|
|
| ПРОИЗВЕДЕНИЯ |
|
|
| Рассказ |
29.07.2011 11:08:36 |
|
Героине этой истории, тридцатилетней Валечке, однажды повезло. Сразу же после обеденного перерыва (а работала она машинисткой в проектно-сметном бюро) начальник послал ее отправить какие-то бумажки заказным письмом и, неизвестно почему, сказал: «Сегодня можете не возвращаться». Может быть, он думал, что ей придется час добираться до почты, два часа стоять в очереди и еще час оформлять письмо, а может, просто брякнул, не подумавши. На самом же деле почтовое отделение было было прямо рядом с валечкиным домом, о чем она благоразумно умолчала, и очереди не было почти что никакой. В результате Валечка уже в два часа была дома.
Судьба подарила ей целых три свободных часа. Конечно, под ванной полно грязного белья, и пол подмести лишний раз не мешает. В другой день она непременно занялась бы этим, да и мало ли чем еще. Но сегодня был как бы праздник, и жаль было нарушат его. Нельзя тратить дар судьбы на стирку и уборку, она обидится и больше никогда ничего не подарит. И Валечка, напившись чаю, завалилась с книжкой на диван.
А был тогда конец февраля, и был денек почти весенний. Текли уже небольшие ручейки, небо было густо-синее, и комнату валину заполняло легкое весеннее солнце. И, радуясь этой теплой и светлой воле, Валечка незаметно заснула. Это был приятный и легкий сон, сновидения скользили в нем, не задерживаясь в памяти. Но одна вещь запомнилась. Все время, пока Валечка спала, ей слышался какой-то мерный тихий звук. Вернее, его и звуком назвать нельзя. Словно кто-то тихонько, едва-едва, прикасался к той первоначальной, основной тишине, которая лежит глубоко под всеми звуками, и она вздрагивает слегка.
Проснулась Валечка в каком-то непривычном состоянии духа. Сперва было оно слитным и неопределенным, а потом выделились два составляющих его ощущения. Первым было воспоминание о странном звучании, а вторым – давно забытая беспричинная радость, которую ощущает проснувшийся солнечным утром ребенок.
Остатки подаренных судьбой трех часов свободы Валечка провела, осененная этой радостью, а когда скрылось солнце и вернулась с работы валечкина мама, обыденность заявила о своих правах. И права эти были неоспоримы, но душа их не принимала, душа просила продлить праздник. Неожиданно кстати проснулся телефон. Сославшись на этот звонок, на некое срочное дело (а звонили-то просто так, и дел никаких давно уж не бывало), Валечка оделась, подкрасилась и вышла на улицу.
А там были уже сумерки. Первые весенние лужицы подмерзли, затягивались ледком. Ласкового тепла не было уже и в помине. Холодно было, скользко и неуютно. И идти оказалось некуда. Валечка даже приостановилась, обескураженная. Словно ее уличили в чем-то, словно она посягнула на что-то, ей не полагающееся, и ее ударили по рукам. Но вернуться домой так вот сразу тоже было неловко, нечем это было бы объяснить. И Валечка решила все-таки пройтись, заглянуть в магазины, может быть, в кино…
В кассе кинотеатра было тесно. Валю едва не затолкали нарядные, уверенные в себе молодые люди. Она еще не решила, то ли выйти отсюда, плюнув на кино, то ли все-таки встать в очередь, хоть и никак не выяснишь толком, что же за фильм там идет, когда к ней обратились. Это был высокий парень, модно одетый, какой-то весь на вид европейский, словно только что из загранки, и Валечке казалось, что она впервые видит его, но он называл ее по имени, упоминал общих знакомых, и она вспомнила, что несколько раз встречала его у подруги – на дне рождения, на какое-то еще седьмое ноября или восьмое марта, что ли. Кажется, был он этой подруге каким-то родственником. Как же зовут его? Кажется, Женя? Она назвала его Женей, но он оказался Петей.
Они вышли на улицу. Там уже давно горели фонари.
- Как вы мне нравитесь, - говорил Петя и брал Валю под ручку. – Как бы поближе с вами познакомиться.
И еще что-то в этом духе, в общем-то, пошлые вещи, но как-то без хамства, и под ручку брал как-то осторожно, неуверенно, что ли.
Они быстро замерзли, и он сказал:
- Я пригласил бы вас к себе, но…
- Но у вас там семья, - Валя смутно помнила, что в него, кажется, двое детей. Но семьи, как выяснилось, у Пети уже не было, а была у него полупустая квартира, а в квартире – страшный беспорядок.
- Но если вы не боитесь беспорядка, я угощу вас чаем.
Они стояли на обочине. Петя ловил машину, а Валечка думала, что это ведь еще ничего не значит, что она ничего не обещала, но вдруг из этого получится что-нибудь хорошее, ведь мало ли что бывает. И еще она думала, что бюстгальтер на ней старый, хоть и импортный, и трусики стираны много-много раз…
Лифт поднял их на какой-то очень высокий этаж. В Петиной прихожей света не было. За руку он провел Валю в комнату, ощупью усадил на диван. В комнате нормального света тоже не было. Петя включил настольную лампу, которая стояла, однако, не на столе, а на полу, потому что стола здесь тоже не было. Кроме дивана, был здесь шкаф со сломанной дверцей и ничего более, даже ни одного стула.
Петя присел на корточки и хотел снять с Вали сапоги, но она смутилась и сняла сама. Он отнес их в прихожую и пошел на кухню ставить чайник, но с полпути вернулся:
- Тебе не будет скучно? А не темно, не страшно?
Валю тронула какая-то детскость этих вопросов. Ей уже казалось, что она чем-то обязана, что не может просто так уйти, что она уже принадлежит…
Она сидела на диване. Прямо напротив нее зияло окно, не прикрытое никакими шторами. Поскольку это был Бог знает какой высокий этаж, в окне не было ни домов, ни деревьев. Одно только темное зимнее небо. Полупустая комната, освещенная слабо и странно, казалась ей то ли ночным автобусом, то ли вагоном электрички. Словно где-то далеко остался дом, работа, каждодневная жизнь. Словно едет она куда-то - далеко, надолго. Может быть, даже навсегда.
Петя принес с кухни табуретку. На табуретку она поставил две кружки, тарелку с печеньем. Чайник поставил на пол, на газету. Он был как будто смущен, не знал, как себя вести, и это располагало в его пользу, было как бы признаком искренности, как бы выдавало волнение. Вале казалось, что она должна помочь ему преодолеть смущение, но она не знала, как это сделать. Увы, она не умела вести себя в таких ситуациях. Жизнь не баловала ее мужским вниманием, хотя была она не хуже других. Но лучше ли, хуже ли – какое имеет значение? Судьба не смотрит на это.
Петя налил чаю в кружки и сел на пол возле валиных ног. Валя сидела, потупив глаза. Ей казалось, что все это – какое-то недоразумение, что по ошибке достался ей этот вечер, эта пустая полутемная комната, темное небо за окном. Скоро недоразумение разъяснится и она опять окажется одна на заледеневших к ночи улицах, а там снова – дом, работа, дом, работа… Она даже сжалась вся, чтобы не обнаружить себя, будто стоит сделать хоть одно движение, а тем более сказать слово – и судьба заметит свою ошибку.
- Вот только сахара нет, - сказал Петя виновато, обратив к ней лицо. И тут ее вдруг отпустило. Она сделала неуловимое движение навстречу ему, от которого вся поза ее вдруг переменилась, стала непринужденной и грациозной, и произнесла шепотом, тоном, которым она ни разу в жизни не говорила:
- А это неважно…
Словно не просидела она все эти годы дома да на работе, словно был у нее богатый опыт и знала она, как говорить с мужчинами и как придать простым словам тайное значение.
Он не глядя опустил чайник на пол и протянул ей руку. Когда она коснулась его руки, он отвернулся, словно хотел скрыть волнение. Будто слишком сильные чувства были у него, и был он стыдлив и раним, боялся их показать. Ее сердце уже повернулось к нему, и ей уже хотелось, чтобы было ему хорошо, страшно было травмировать его, и жаль было, что она так неопытна в этих делах, что почти что и не было в ее жизни этого.
Потом они лежали рядом в молчании. Слышно было только их дыхание, да шумел где-то далеко внизу транспорт. Когда она наконец пошевелилась, чтобы встать, она сказал тихо, просяще:
- Оставайся…
Но дома ждала мама.
Они расстались на крыльце ее подъезда. Она ждала, что он скажет: «Я позвоню завтра», или назначит свидание на один из ближайших дней, но он ничего такого не сказал, и это оставило в ней какую-то тревогу, какое-то чувство несоответствия. «Наверное, он не сказал ничего, потому что это само собой разумеется», - думала она, поднимаясь по лестнице. И правда, если человек говорит, что он завтра позвонит, значит, это нуждается еще в подтверждении, значит, он мог бы и не позвонить. А в данном случае – разве может он не позвонить? Валя вспомнила тихие слова, которые она говорил ей, вспомнила чувство глубокой душевной близости, которое было взаимным, она была вэтом абсолютно уверена– и тревога не то чтобы совсем растаяла, а ушла куда-то, спряталась, затонула...
То состояние, в котором Валечка провела ночь и весь следующий день, точнее всего можно определить как «освобождение». С непостижимой легкостью, в один миг слетел с нее зажим, чуть звякнув об пол, и закатился куда-то за шкаф в петиной комнате. А было зажиму много лет, Валя так срослась с ним, что и не замечала почти. Казалось бы, попробуй сними – с кровью придется отдирать. А вот ведь – раз и нету.
Освобожденная Валечка легко дышала, легко ходила и почти перестала сутулиться. Рукам ее – шла ли она, сидела или стояла – всегда находилось место, они не норовили то спрятаться в карманы пальто, то теребить поясок, то рвать бумажки. И мысли ее текли легко и свободно. И не мысли это были, а скорее образы. Снова и снова проплывали перед ней картины вчерашнего вечера и казались такими чистыми, такими красивыми… Не было необходимости их анализировать, приискивать им сравнения, называть какими-то словами. И нельзя сказать даже, что она радовалась такому своему состоянию. Оно было как бы нормой. Просто так и должно было быть.
В обеденный перерыв Валечка вышла на улицу, прошла туда и обратно. Зашла в магазин и почти без колебаний потратила почти половину своей так кстати полученной сегодня зарплаты. Купила понравившийся свитер. Мама, конечно, была недовольна («У тебя ведь уже есть, тот, синий» - а синему сто лет в обед, но мама к таким вещам равнодушна…) Раньше Валя никогда бы себе этого не позволила, но сейчас все было по-другому. Даже мамина пилежка не расстроила ее.
Весь вечер она спокойно ждала звонка. Телефон звонил пару раз, и каждый раз она была уверена, но, сняв трубку, слышала совсем другой голос. И незаметно вечер кончился, началась ночь – время, когда никто уже не звонит никому.
Лежа в постели, Валечка думала, что всякое бывает. Что это еще ничего не значит, что он обязательно позвонит завтра. Но уже шептал ей на ухо кто-то очень компетентный, очень благополучный, знающий, что почем: «Сама виновата. С другими женщинами такого не случается. Ты не такая, ты хуже. Ты не имеешь права». И тоненькой струйкой, как холодный воздух в щелку, вползало в валечкину душу чувство вины, словно у маленькой девочки, пойманной на чем-то недозволенном.
Он позвонил уже летом. Был вечер длинного жаркого дня, мама спать собиралась, а Валя сидела еще перед телевизором.
Валя не узнала его, и он был вынужден представиться. Он сказал:
- Я хочу пригласить тебя в гости.
- А у тебя нет впечатления, что уже поздно?
Он понял по-своему.
- Поздно? Да брось ты, все-то одиннадцатый час. Нет? А завтра? Часов в семь. Приедешь?
- Нет, - сказала Валя. – Я и завтра не приеду.
Но обижать его ей все-таки не хотелось, и она попыталась объяснить. Это оказалось непросто. Валечка стеснялась, путалась в словах. По счастью, мама как раз была в ванной, и Валя, торопясь и волнуясь, говорила:
- Я думала, у нас с тобой… что ты… а оказывается… у тебя ко мне ничего нет, а только…
«А только физическое влечение», - хотела она сказать, но эти слова показались ей слишком грубыми, и она замолчала.
- Да что ты! Ты такая замечательная! Мне так хорошо было с тобой! – убеждал ее Петя, и ясно было, что он совершенно искренне не понимает, почему она не рада его звонку и почему нельзя им встретиться завтра, а еще лучше сегодня. От этого у Валечки язык совсем уж прилип к гортани и она даже обрадовалась, когда шелкнула задвижка и из ванной вышла мама. Валя торопливо попрощалась и повесила трубку.
Всю ночь она не могла заснуть, до самого утра, и потом весь день на работе была невнимательна, опечатка за опечаткой, за что получила выговор от начальника, но не обратила на это никакого внимания. Даже тетки из сметного бюро заметили, что с Валечкой что-то не то, и осторожными, как им казалось, вопросами расстроили ее уже окончательно.
Но день этот кончился, как кончаются все дни, и начался новый, а за ним еще один…
Валя стала жить дальше.
Постепенно к ней вернулась неуверенность жестов и походки и дурная привычка что-нибудь вертеть в руках. Так смело купленный когда-то свитер пообтрепался и вышел из моды. Но она, конечно, все еще носит его, как и другие давно не модные вещи.
О Пете она почти не думает. Но иногда легкой тенью пробегает воспоминание о том странном звуке, что приснился ей в ласковом солнце. Она не смогла бы сказать, приятно ли ей это. То ли ей дают знать, что есть еще надежда, то ли напоминают, что за много лет она сумела прожить всего один день.
1990 г.
|
 1  1016
|
|
| |
|
Ой, Ирин, безнадёга какая :(
И самое ужасное, что таких валечек - очень много. Бррр...
Грустно.
|
|
|
1
29.07.2011 11:46:48
|
Грустно, да. И даже очень. Но что делать... 
|
| |
|
| |
|
|
