На улице сияет солнце, прозрачные тени, от колеблемых ветром деревьев скользят по домам. Осенний ветер прыгает по кронам деревьев, срывая листы, которые разноцветными парашютами падают на землю. Под ногами шуршание листьев, их пестрый ковёр на асфальте завораживает глаза. Последний теплый день осени, тепло, словно летом и лишь прохладные порывы ветра дают понять, что лето закончилось. Валерий шел по тротуару, вздымая листья ногами, они неспешно поднимались над землей и с недовольным треском, словно разбуженные насекомые, опять ложились на асфальт. Воздух был мягок, небо прекрасно, а каждый мощеный плиткой переулок так зазывал в себя, что Валере казалось, будто он во сне.
Он вспоминал разговор с Татьяной и усмехался, счастье в стиле- семья и ребенок есть и ладно, его не устраивало. Более всего он дорожил личной свободой - свободой принимать жизнь таковой, какая она в действительности есть, и проживать её, не прячась за стеной ложных ценностей и убеждений. Семейные ценности он считал фальшивыми. Не то, чтобы он не признавал семьи, нет, скорее ему не нравилось, как это всё преподносилось. В словах Татьяна он видел гибель мужчины, как мужчины. Игоря было жаль. Он мотнул головой, подошел к машине, отключил сигнализацию и сел за руль. Ездить слегка пьяным, ему было не впервой.
Валера подъезжал к дому Карину, думая автоматически о каких- то отвлеченных понятиях, вроде правительства, президента, министров. Неожиданно раздался свисток, и перед ним выросла полосатая палочка. Он резко нажал на тормоз, автомобиль взвизгнул, проехал немного по инерции и остановился, Валера немного сдал назад. ГИБДДшники, черт бы их побрал. Чтобы быть подонком, нужно иметь хоть какие-то человеческие качества. Пусть отрицательные, но иметь. У них же не было никаких качеств. Пределом их потребительских мечтаний был Порш кайен и домик в Испании. Валера подумал, почему они все такие несимпатичные, пузатые, коротконогие, с хитрыми тупыми лицами, где их таких берут, в каком инкубаторе? У них наверное и жены неприятные, крикливые, любят бегать по магазинам со своими уродливыми детьми. Его передернуло, все это червивое месиво будет ползать по России, пока она не погибнет. Инспектор Ломов,- представился один из подошедших. Валера неприязненно посмотрел на него: зачем такому деньги. На нем и костюм от Бриони будет смотреться как телогрейка.
- Ну что, нарушаем?
Валерик пожал плечами, инспекторов этих он немного знал, болтал бывало с ними. Пост был недалеко от дома Карины. Разводиться на деньги не собирался.
- Выкладывай, парень, куда ты это так мчишься? К нам поступили сведения по трассе, от предыдущего поста.
- Не знаю, - ответил я, - Сейчас, вроде, все нормально, спокойно себе ехал.
- Ты даешь, спокойно. Больше 110 ехал. Ты должен был тут не более 60 ехать, знак не видел? Опа, а от тебя то пахнет. Ну-ка выходи из машины. И вот еще что - ты знаешь, что можешь лишиться прав, а в идеале загреметь в тюрьму за то, что катаешься в пьяном виде?
- В пьяном виде? - Я был в ужасе: конечно, я все это знал – просто сегодня я сделал это машинально.
- Да, парень, - сказал второй ГИБДДшник, жирный полицейский, двадцать один год прослуживший охранником где-то в Коми. За такое можно запросто загреметь. Первый мрачно кивал. Они прочно стояли напротив меня, загораживая дорогу своими жопами; они гордились своей работой. Они поглаживали свои пистолеты и говорили о моем нарушении. У них все аж чесалось - им наверное хотелось кого-нибудь застрелить. Меня, допустим. Почему в менты берут подобных мудаков. Или нормальные люди в этом дерьме не выживают?
У того ГИБДДшника, что был охранником в Коми, было жирное брюхо; он уже подбирался годам к пятидесяти пяти и мог быть на пенсии, но не мог сидеть вдали от той среды, что питала его черствую душу всю жизнь. Каждый вечер он ездил на работу в своей новенькой «Тойоте Лэнд Крузер», приезжал точно вовремя, а затем выходил на трассу. Потом мучительно пыхтел, заполняя простейший протокол, который приходилось заполнять всем каждый раз: нарушение, время, что произошло и так далее. После этого он переключал светофор и смотрел как водители бесятся.
- Жалко, что ты не проезжал здесь пару недель назад, когда мы с Лехой (это был первый полицейский, молодой типчик, раньше хотевший стать оперативником или следователем, но вынужденный довольствоваться своей нынешней участью) останавливали алкаша на Хонде. Ну, парень, надо было видеть, как он влетел в отбойник, видно что-то себе повредил здорово, кровища аж хлестала. Хочешь, я тебе покажу, мы машину оттащили, ее до сих пор не увезли, - сам посмотришь пятна на обивке салона. Так этот дурачок вылез из машины, да и бросился на нас с кулаками. Но мы тоже не пальцем деланные, он у нас летал от машины к машине: сначала Леха, потом я полупасили его, потом он затих и успокоился. Парень поклялся нас убить, как только его отпустят: он получил пятнадцать суток. Срок вроде прошел, а он все не появляется, -засмеялся жирный полицейский. Да уж, они его так застращали, что он трусил вернуться за вещами в машине. Да и их уж наверняка растащили, возможно, и эти тоже руку приложили.
А старый ГИБДДшник продолжал мило вспоминать об ужасах коми-пермяцких лагерей:
-- Мы, бывало, заставляли их маршировать на завтрак как в Армии. Пусть только кто попробует не в ногу идти. Все тикало, как часы. Это надо было видеть. Я проработал там охранником двадцать один год. Никогда никаких проблем не было. Зэки знали, что мы не шутим. Многие мягчают, когда охраняют зэков, - такие-то обычно и попадают впросак. Ну, вот взять тебя: из того, что я над тобой наблюдаю, когда останавливаю, ты, мне кажется, слишком много поблажек себе даешь. Он попросил закурить, попыхтел сигареткой и колюче взглянул на меня. Знаешь ли, на дороге поблажек себе давать не стоит.
Это я знал. И сказал ему, что не так уж и часто нарушаю.
- Да, но ты же попался сегодня. Тем более такое тяжелое нарушение. Теперь тебе нужно решать – денег придется заносить или прав лишишься, иначе никогда ничего не добьешься. Это твой косяк. Раз нарушил, то выбирай, что делать будешь. А нам не стоит мириться с такими вещами. Надо поддерживать закон и порядок.
Я не знал, что ответить: он был прав; но больше всего мне хотелось выбраться отсюда к Карине и исчезнуть меж ее ног, или забраться с друзьями в баню и слушать, чем люди занимаются.
Другой полицейский, Леха, был коренастым, крепко сбитым, почти квадратным, русым и коротко стриженным; у него нервно подергивалась шея - как у боксера, который постоянно пытается отклониться от удара. Он лепил себя под этакого крутого спортивного мужика. Свой пистолет он носил на поясе в полурасстегнутой кобуре, постоянно таскал с собой какой-то маленький эспандер, крутил налакированную дубинку, с другого бока у него свисали наручники; он напоминал ходячий садомазо-экспонат: дубинка блестит, пистолет болтается, наручники высовываются - хлыста только не хватает. Он постоянно показывал толстому менту борцовские захваты - подцеплял того между ног и легко поднимал в воздух. В смысле силы я мог бы тем же самым приемом подбросить его к небу, и я это хорошо знал, но никогда не подавал виду, чтобы он не захотел устроить со мною матч. Схватка с таким парнем неизбежно кончится дракой. А я уверен, что он дерется лучше - у меня-то в жизни никогда не было спецподготовки. Я конечно ходил во всякие секции айкидо и каратэ, но все это было не то. Я чувствовал, что ему отчаянно хотелось кого-нибудь арестовывать. Он и мечтал перейти из инспекторов в оперативники и или даже следователи. Мир ему кой-чего задолжал – вот такой у него был вид.
Черт бы тебя побрал Валера, вечно я всегда впутываюсь в истории. Чего мне спокойно не сидится? Зачем обязательно было ехать на машине? Такси надо было вызвать. Они все ходили вокруг меня и цокали языком. Я не выдержал.
- Парни, выписывайте штраф за скорость полторы тысячи, а каждому из Вас по десятке, или…отнимайте права, но денег тогда не получите, а права я завтра заберу, через ваше начальство. Вы же меня знаете. Ну как?
Они немного подумали, видно было, как лбы их морщатся, выдавая усилие мысли.
- Ладно, черт с тобой. Давай так.
Наконец формальности были улажены, деньги перекочевали в карманы ГИБДДшников, а я продолжил свой путь к Карине. Благо было недалеко. Дешево отделался.
Карина сидела на тахте в квартире, которую снимал доля нее Валера, поджав ноги, и размышлял над огромным ноутбуком, вернее над открытым файлом под названием «Дневник» куда заносила все, что происходило каждый день, - все, на что велел обращать внимание Валерий.
Сейчас она размышляла над людьми и пыталась занести в «Дневник» впечатления от вчерашнего дня. Полгода назад Валерий подарил ей машинку, маленькую и пузатенькую, Fiat 500, ей она очень нравилась, в разговорах иначе, чем «Масечка» она ее не называла. С машиной она старалась не расставаться, старалась ездить на ней не только в институт, но и везде, куда ей было нужно, даже в булочную, за хлебом. Вчера машину пришлось оставить на станции техобслуживания, пришла пора делать ТО. До дома необходимо было добраться и она смело спустилась в метро. Время было четыре часа дня, Карина прикинула, что рабочий день еще не закончился и в метро не должно быть много народу. Но уже на платформе она поняла, как заблуждалась: людей было «море». Её поразило, что их было даже больше, чем утром, когда ей приходилось ездить еще не на машине. Она с содроганием вспомнила то время. Бр-рр. Войдя в вагон, она встала в угол и абстрагировалась от попутчиков. Через пару станций ее охватило волнение, вагон заполнился, ее прижали к стенке, Карину охватила паника, пот выступил на лице, стало трудно дышать. Она закрыла глаза. Её начало охватывать непреодолимое желание пробиться к выходу и выскочить из вагона. Сделав пару движений телом, она поняла тщету своих попыток и усилием воли взяла себя в руки. Осталось семь станций, семь станций, твердила она. После кольца стало чуть полегче и она успокоилась. Выскочив на своей станции она поклялась больше на заходить в метро- лучше уж хачавтомобиль ловить. Отхлебнув кофе, она стала вспоминать своих случайных соседей по вагону: мужчин и женщин, парней и девушек, стариков и старух. Куда вся эта толпа едет в четыре дня, рабочий день еще не окончен, откуда берется масса этого невнятного народу, они не работают что-ли, тупо катаются от станции к станции? В ее голове подобное никак не укладывалось. Надо будет спросить у Валеры. Может он растолкует, еще надо будет спросить о вечерних пробках, после девяти тридцати вечера, рабочий день в шесть заканчивается, а машин в десять вечера, как в шесть, эти то откуда берутся? Трудоголики, сидят в офисах допоздна? Можно подумать от их сидения есть какой-то толк, все равно добавленную стоимость они не производят, распределяют кем-то ранее заработанное. Офисные крысы. Не люблю. Или вот эта старуха, что сидела недалеко от нее, она все время хрюкала, отхаркивалась, да кашляла, сидела бы дома, старая карга, только ездит, бацилл разносит.
Мысль перескочила на влюбленные пары, которые она видела вчера в метро. Парень с девушкой, по кольцам на пальцах муж и жена, он с планшетником от Apple, она с Iphone. Влюблено смотрят друг на друга, затем утыкаются в свои гаджеты. Какое-то время он что-то увлеченно показывает ей в своем ipad, затем они окончательно перестают смотреть друг на друга и уже все дорогу не отрываются от своих гаджетов. Интересно дома они также сидят по разным углам дивана, уставившись в свои устройства? Другие пары. А что другие пары? Они едут в метро, привалившись друг к другу или она кладет ему голову на плечо. Словно стараются найти спасение от тяжести этого мира в теплоте тел друг друга. Оба страшные, хотя вероятно в их положении лучше хоть что-то, чем ничего. Одиночество и пустота плохие собеседники, да и наедине с собой вряд ли кому-то из них бывает интересно, а здесь живое, теплое тело, тело, без души, но чтобы оценить душу, нужно быть кем- то иным, способным на это. Такие страшные и еще небось занимаются любовью. Карина представила все эти неприятные тела, целлюлитные, вялые задницы, прыщавую кожу, кривые ноги, редкие волосы, не побритые промежности и подмышки, и ее затошнило. После занятий любовью они садятся пить чай с колбасой и сыром, жрут эти бутерброды или купят в какой-нибудь забегаловке сэндвичи с майонезом- ужас. У них несвежее дыхание, после такой еды в туалет за ними зайти наверняка невозможно, такая вонь, она подумала об этом и ее вырвало. Прополоскав рот и почистив зубы, она вернулась к «Дневнику», Неужели это и есть жизнь- каждодневное повторение однообразных действий? Если это и есть жизнь, то лучше было бы родиться мертвым.
Карина подошла к зеркалу, оглядела себя критичным взглядом, результат её явно удовлетворил. Она по крайней мере ходит в спортзал, прокачивает мышцы, у нее красивая узенькая спинка, налитые мускулы, упругая, выпирающая попка, шикарная грудь второго размера, осиная талия, ее кожа шелковиста, дыхание, как у младенца, Валера всегда говорил, что от нее пахнет молоком, когда она целует его. Нет, все таки лучше жить в мире, где обитают такие люди, как она, чем эти- жители метро. Нужно входы в метро залить бетоном и пусть эти «морлоки» там вечно катаются. Как бы было хорошо, если бы на поверхности остались только красивые люди.
Она опять уселась на тахту перед ноутбуком, еще нужно было занести в «Дневник» ночь выходного дня. Тогда она ходила на День Рождение подружки в бар «Гадкий койот» на Кузнецком мосту. Вернулась часа в три ночи. Валера даже приревновал ее к каким-то фантомным мужчинам, которых вызвал силой своего воображения. Почему- то он считает, что раз девушка идет в бар женской компанией, то она обязательно идет туда знакомиться с кем-то или «трахаться» в туалете. Принять мысль, что девушка идет туда не знакомиться, а просто танцевать для себя он никак не может. Бедненький. Да и мужики там были какие-то не активные, дрянь, а не мужчины, можно так сказать. Но я потанцевала хорошо, от души, можно сказать на износ. А танец с кнутом тот вообще произвел фурор. Мы с подругой поднялись на стойку, когда началась музыка, зал оживился, когда увидели кнут, включили камеры на мобильных телефонах. Мы сделали несколько синхронных шагов, по очереди отклонились, прогнувшись в спинах, потом встали боком, прижавшись друг к другу и покрутили бедрами, разошлись в стороны по стойке, я отшлепала подружку кнутом, зал взревел. Я передала кнут Тине, она обвила кнут вокруг меня, словно завертывая в него, потом мы немного поимпровизировали: она сделала мне поддержку, я прогнулась в спине, почти встав на мостик. Тина в конце танца поползала по стойке, изображаю лошадку, я взгромоздилась на нее верхом и хлопая кнутом сделала почетный круг. Как- то было всё так. Дописав, она легла на кровать и стала ждать Валеру.
Валера пришел по расписанию. Принес в подарок сережки с жемчугом. Это так здорово, они такие красивые и так идут к моему лицу и моим ушкам. Когда все закончится и ничего уже не будет, и любовь умрет, останутся сережки. В этом есть какая-то прелесть: вещи живут дольше чувств.
Следующие пара часов были, как выразился бы А. Камю, «исходящими запахом любви» - и безумны. Валера и Карина отлично вписались в шикарную квартирку, принадлежавшую предкам их приятеля, жившим за границей. В квартирке была уютная спальня, еще имелась кухня с едой в холодильнике и винным шкафом, полным вина и прочих алкогольных безумных напитков и громадная гостиная, где Карина любила сидеть в шелковом халате и заносить свои новейшие впечатления в «Дневник» в духе Минаева - красивая изящная девушка, любящая все прекрасное; которая могла зажигать очаровательнейшую и милейшую улыбку в мире, когда реальная жизнь по дням или ночам преподносила ей какой-нибудь приятный сюрприз. Она такая сидела за столом, а Валерий прыгал вокруг по толстому мягкому ковру в одной рубашке, с кнутом в руках. Затем Валера схватил ее, взвалил на плечо и с торжествующим криком потащил в спальную, где они с Кариной открыли вместе грандиознейший сезон. Они пытались заниматься любовью абсолютно естественно и абсолютно полно -- и проходить весь путь своих желаний, как они мечтают, до самого конца. Пришлось перед сексом отказаться от алкоголя, иначе оргазмы Карины получались смазанными или вообще не получались. Валера бросил Карину на кровать и связал ей ремнем руки на спине. Он, наконец, научил Карину, что она может делать все, чего ему и ей хочется: быть Госпожой, быть Рабыней, принимать его семя в рот или предоставлять ему все свои щелочки для ласк. Но она по-прежнему любить, когда он просто входит в нее и шепчет на ушко всяческие нежности. Валере приходиться делать это. Так она возбуждается, дрожит и кричит. Удивительно, знаете, она действительно торчит на таких вещах. Валера хмыкнул и задумался. Затем подвинул ее на кровати вниз, чтобы ее ноги оказались на полу, и стащил до половины синие шортики, его взгляду открылась очаровательная попка, под которой угадывалась еще закрытая, чисто выбритая сомкнутая щелка. Валера принял грозный вид и шлепнул кнутом по этой прекраснейшей заднице, на которой тут же проявилась красная полоса: «Ты себя плохо вела. Ты дурная девчонка. Ты вероятно плохо учишься в институте. Тебя просто необходимо наказать. И не думай просит прощения» Карина застонала и тяжело задышала. Я никогда не думала, что так буду мечтать о кнуте. Постепенно, после каждого удара, ее стон начал переходить в визг, попка была красной от пересекающихся полос. Валера отбросил кнут и стал целовать алеющие рубцы: Какая чудесная попка, разве ее можно бить, ее целовать нужно». Он начал целовать и лизать все ее чудесные нижние щелочки, Карина постепенно потекла, внизу живота предательски затянула, оно стала дикой и влажной, и Валера вошел в нее сзади. Потом снял ремень с ее рук и начался обычный секс, со стонами и криками, страстными поцелуями, переменой поз, смятыми простынями, нежными, а также непристойными фразами. Наконец они разомкнули объятия.
- Как ты хочешь закончить, милая?
- Я хочу сзади
- А потом я кончу тебе на спину?
- Нет, в ротик.
Он перевернул ее на живот и резко вошел в ее влагалище. Пара томительных минут, и он почувствовал нарастающее приближение оргазма. Вынув член из вагины, он быстро поднес его ко рту Карины, она сделала несколько движений губами, Валера зарычал и разрядился, возлюбленная сглотнула, и они уже окончательно в изнеможении упали на кровать. Карина привалилась к его плечу.
Нежно перебирая ему волосы, она шептала ему на ухо: «Ты сегодня не уйдешь? Оставайся? Зачем тебе куда-то идти? Нам так хорошо вдвоем».
Валера спросонья бормотал: « ну я еще могу подремать часок вместе с тобою, погрезить, моя милая, а потом, как ты знаешь, я тебе говорил, и мы же договорились, мне надо будет уйти, у меня все таки бизнес, понимаешь, всякие там юристы и бухгалтера, бумажки, в конце концов. Карина с печалью продолжала перебирать ему волосы.
- У нас же семья, правда же, семья?
- Конечно, любимая.
- Но семья, когда живут вместе, а ты приходишь и уходишь. Когда вздумается. Мне так грустно и скучно одной.
- Чем реже члены семьи видятся, тем они счастливее. Радость встреч затмевает горесть часов, проведенных в одиночестве.
- Молодые девушки живут иллюзиями и духовной жизнью. После потери девственности начинают жить инстинктами- удовольствиями, сексом, едой, развлечениями и поиском мужа. Ты же будешь моим мужем, да, ну позже? А то в этих инстинктах можно потерять себя.
Валера промолчал.
-Ты завтра придешь к трем?
- Ну я же сказал, дорогая, и запомни - не к трем, а к четырем или пяти. Мы ведь с тобой погрузились прямиком в глубочайшие и чудеснейшие глубины наших душ, правда, моя милая?
- И мне же еще сегодня нужно пойти с парнями в баню.
- Что? - сказала Карина,- Я думала, мы поговорим.
- Да, да, после.
- О, эта чертова московская суета! – завопила Карина в потолок.
- Ну разве она не прекраснейшая, не милейшая ли девч-онка на целом свете?
По радио давали «Севильского цирюльника».
- Фигаро здесь, Фигаро там! – смеялся баритон, восставая из темницы под стонущим камнем. Я рыдал вместе с ним. Я тоже вижу жизнь вот так. Совершенно великолепно.
Потом Валера собрался уходить. Одеваясь, он давал мне духовное напутствие: смотреть на других мужчин, а тем более спать с ними, мне было категорически запрещено. Он сразу же произнес касательно этого речь:
- Я не хочу застать тут вас двоих за баловством, когда вы думаете, что я ничего не чувствую. Новый смычок не исторгнет из виолончели те же вдохновенные звуки, что старый. Понимать нужно. Ни к чему все это. Я соглашалась с ним, действительно ни к чему. Тем более я же люблю его, к чему все это?
Есть же более важное- он опять уходит. Карина чувствует, как к глазам подступает влага. Она поспешно отворачивается, чтобы Валерий не заметил слезу, которую теперь не удержать, которая повисла на реснице и вот уже медленно катится по щеке. Он так не любит слез. Она хочет сказать ему, чтобы он не уходил, но боится, что её голос прервется рыданием. Оба молчат, настороженно следя друг за другом.
Валера догадывается какие мысли ее обуревают, при виде ее слезы он вздрагивает и не смеет взглянуть ей в глаза. Что она говорит? Её губы почти беззвучно шепчут: «Останься, я не хочу, чтобы ты уходил». Он едва слышит, кровь так стучит в висках, что заглушает ее голос. Он поворачивается и идет к двери, она провожает его тоскующим взглядом. Ему ясно, никогда она не любила его сильнее.
Она наклоняется к нему, ее глаза становятся глубже, темнеют и как- будто пронизывают его до глубины души, Карина кладет ему руки на плечи и поднимается на цыпочках, чтобы коснуться своими губами его губ, он притягивает е за голову и целует влажные полные губы. Карина отстраняется и спрашивает с нежной грустью, даже не спрашивает, а выдыхает, словно боится услышать то, что ей не понравится: «Ты любишь меня, Валера?».
До самого сердца проникает эта безропотная мольба, это кроткое желание: до глубины души- резкий звук его имени. Он не в силах ничего ответить, он хочет промолчать, но не может, губы его бессильно выдыхают: «Да». Карина виснет у него на шее и поджимает ноги, «я тоже так тебя люблю». Какое то время проходит в этом молчаливом объятии.
Наконец Валерий берется за ручку двери:
- Ну, Карина, мне пора. Я пошел. Позвоню вечером.
Она закрывает глаза, глухо щелкает дверной замок.
Все плывет у нее перед глазами, неотступные мысли растворяются в слезах, тщетно она пытается унять рыдания. Она доходит до кровати и в изнеможении падает на нее, рыдания сотрясают её: «Ну почему он всегда уходит. Ей же нужно самая малость, всего лишь, чтобы он остался и не уходил. Она же любит его. А он…».
Валера спускается по ступенькам вниз, мысли пугливо перескакивают с пустяка на пустяк, словно боясь выдать себя. А он сам не может понять, что же он к ней испытывает: то ли сострадание, то ли желание молодого тела, то ли признательность за ее любовь, то ли саму любовь. Он сам себе не может этого сказать, ибо не понимает. В голове стучит мысль: теперь ему придется приходить к ней чаще и засиживаться дольше. Словно в ту минуту, когда он вышел в открытую дверь, между ним и ею рухнула та непреодолимая стена, которую он выстраивал все время, стена, не допускающая её до его свободы.
|
12 
