Эмбрионы ян произрастают в инь,
А эмбрионы инь – в ян -
Такие дела, хозяин...
К. Кинчев.
Некоторые существа, имеющие
мягкую мочку уха, суть люди.
И. Кант.
У входа в тюремный блок, на стене висела картина. За эти полгода, почти каждый день, водя приговоренных туда и обратно, я так к ней привык, что, кажется, чувствовал бы себя неуютно, если завтра не увидел бы ее опять. Этого бога нарисовал древний грузинский художник Сандрò Ботичели – я читал о нем. Все-таки странно... бог совсем не похож на солдата. Даже не в том дело, что целомудренный художник не нарисовал ему пенис. Какое-то круглящееся тело и лицо бога, стрижка не по Уставу, точнее, полное отсутствие стрижки – должны были казаться уродливыми, но на него почему-то хотелось смотреть и смотреть. Наверное, были правы древние мудрецы, которые называли бога Всепривлекающим. А еще, когда я долго смотрел на него, мне почему-то всегда хотелось в бордель. Я рассказывал об этом господину отцу клирик-майору, на прошлой исповеди: он сказал, это от лекарств, или просто, как-то связано с моей контузией. Хотя, странно... я-то чувствую себя уже совсем здоровым...
Не знаю, как другим, а мне порядком осточертела служба тыловым профосом. Скука и никакого разнообразия: сегодня извращенцы, завтра – перебежчики; послезавтра опять извращенцы, а послепослезавтра – перебежчики. И так без конца. Слава богу, я уже выздоровел и имею право вернуться в родную 2-ю эскадрилью. Не могу я долго без неба. Скисаю. Да и без боя, тоже. Конечно, кое-кто поговаривает, что я устал быть палачом, что меня совесть замучила, и так далее. Но это чушь собачья. Разве, смертная казнь, которая была в древности, и Форматирование – это одно и то же? Не думаю. По-моему, форматирование в тысячу раз гуманнее и, притом – совершенно безвредно. Просто, людям, которые по тем, или иным причинам опасны для Арсеникона, стирают старую, испорченную память и записывают новую. За что? Этим вопросом не положено задаваться по Уставу. Хотя... все это и так знают. Извращенцев – конечно, за извращение. За то, что их сексуальный аппетит не утоляют ежедневные визиты в бордель. За то, что засматриваются на солдат. Почему они это делают? Не знаю. Чтобы понять, наверно, нужно самому стать извращенцем. Упаси бог!..
А перебежчиков... Перебежчиков за то, что видели врага, слышали его тлетворную пропаганду. Враг использует оружие, которое воздействует на зрение. Говорят, это что-то вроде лингвистического программирования, или 25 кадра. Уже один вид врага, разрушает личность солдата и делает его сумасшедшим, не говоря об остальном. Так что для перебежчиков, Форматирование – лекарство. Чтобы вернуть обществу здорового и полноценного члена.
Сегодня мне выпало форматировать очередного перебежчика. Категория «Е»: полнейший тихоня. И, слава богу. Я безмолвно протянул свой пропуск сержанту, дежурившему возле камеры; он, так же безмолвно расписался, потом, приложил палец к датчику на двери и, когда она открылась, что-то крикнул в темноту. В проеме показался мой перебежчик. Это был низенький, довольно дебелый солдатик, лет сорока. Его одутловатое, красное лицо, заросло недельной щетиной; нестриженные черные волосы, топорщились в разные стороны, а маленькие, живые глазки, так и шныряли кругом. Не знаю, для острастки ли, или потому, что на складе не нашлось тюремной робы, на нем была гинеконская вражеская форма. Грязно-розовая гимнастерка с золотыми пуговицами и узорчатыми погонами, висела на нем каким-то отвратительным мешком. Бог мой! Как они, все-таки, это носят?!
Перебежчик был совершенно спокоен. Даже, кажется, весел. Он покорно сложил руки за спиной и последовал за мною, как будто смирился со своей участью и даже ждал, когда, наконец, все будет позади. Говорят, у них иногда бывают проблески сознания, и они даже умоляют, чтобы их поскорее отформатировали. Может, это как раз такой случай? Скорее всего, – потому что другие частенько сопротивлялись, и их приходилось смирять электрошокером.
У выхода из тюремного блока, я по привычке проверил аккумулятор своих CD-кристаллов. Полный. Никто не должен слышать ту чушь, которую обычно плетут перебежчики. Иначе он тоже рискует сойти с ума. Говорят, лингвопрограммирование гинеконцев заразно, как дурная болезнь, поэтому все, кто соприкасается с перебежчиком, обязаны вживить в уши кристаллы с записью Гимна Свободного Арсеникона. Громкость воспроизведения строго регламентирована Уставом.
Я неторопливо брел по коридору к камере Форматирования. Приговоренный покорно плелся впереди. Иногда он оглядывался и с какой-то хитренькой улыбкой заглядывал мне в лицо. Интересно, зачем? Знал же, что здесь повсюду кинетодатчики; что пожелай он на меня бросится, или убежать, - и охнуть не успеет, как будет уложен на месте дозой снотворного: пневматические сагитты под потолком бьют без промаха.
Мысли текли лениво, совсем не в такт бодрой, и грозной мелодии. Я думал о том, какими скучными стали мои вечера. Утром извращенцы-перебежчики, вечером – тоска. Можно, конечно, что-нибудь почитать, но все текстовые файлы, которые дозволены Уставом, я уже читал, а ничего другого нет. Когда-то были специальные люди, которые занимались составлением текстовых файлов – их, называли графоманами. А теперь, они почему-то исчезли... Скучно. Можно, конечно, сходить в столовую, набрать пойлового концентрата, пакетика четыре и напиться, а потом махнуть в бордель, в 52 кабинку, под крылышко к AS... А может, в Клонарий? Выполнить, наконец, долг солдата? И господин полковник просил с этим не затягивать, и реклама на каждом шагу призывает... Хотя, ну, их в баню. Свободное время – оно не для того, чтобы долг выполнять.
Тут, приговоренный снова оглянулся, и осклабился как-то совсем нехорошо. Он по-прежнему держал руки за спиной. Вдруг, я увидел, как он поглаживает большим пальцем по тыльной стороне ладони, где у него темнела какая-то язвочка. Одновременно с этим мелодия, ревущая в моих ушах начала стихать и, вдруг выключилась. Я, даже опомниться не успел. Только потом понял, в чем дело: имплантант! Дистанционный резистор, вживленный под кожу! Гинеконская штучка – нам показывали такие на занятиях по спецподготовке...
По Уставу следовало зажать себе уши и резко опрокинуть преступника на пол, чтобы сработали кинетодатчики, но сумасшедший меня опередил: выкрикнул мне в лицо, скороговоркой:
- Идиот! Если каждый их увидит, чертова война кончится! К черту пикселяторы! В бо...
Только через секунду, датчики наконец-то сработали и я, вслед за моим преступником, провалился в черноту.
* * *
- Так, вы точно ничего не успели расслышать, лейтенант Пьйотэу?
- Никак нет, господин Ондвэй. Могу подтвердить это под присягой.
Желтое лицо господина полковника с пышными седыми усами и бакенбардами, имело хмуро озабоченный вид. Он тоже, иногда напоминал мне бога, но другого. Бога войны. Господин полковник был весь сияющий, будто из чистого золота. Сияла его гладкая, шафранная лысина, сияли его глаза. Сияли его золотые эполеты и аксельбант, сияли пуговицы на парадном, небесно-голубом кителе. На него невозможно было смотреть, без восторга, который покатывал к горлу яростной волной. Глядя на него, хотелось немедленно идти в атаку и, конечно, победить. Хотелось петь:
Славься наш Арсеникон,
Сияя золотом знамен –
Ты гордо реешь испокон
Над мрачной бездною времен...
Я очень любил господина полковника. И он любил меня. И верил мне без всякого детектора лжи. Конечно, я солгал, но... Ничего же не произошло. Я по-прежнему в своем уме, и не придаю словам этого психа никакого значения. Не придаю, и не придавал. Я по-прежнему морально устойчив, верен правительству и нашему родному Арсеникону, за который готов отдать самое жизнь... Хотя... так ли сложно было сказать правду? Почему я не сказал? Испугался? Что могут отстранить от службы, или даже... отформатировать? Почему я сам так боюсь форматирования? Что тут страшного? Я же сам тысячу раз это делал: электроды на голову, пара щелчков по сенсорной панели компьютера... А все-таки, как-то не по себе. Да, и за что? Что я – перебежчик, или извращенец?
- В таком случае, вы можете быть свободны, лейтенант. Хотя... у вас, кажется, была ко мне какая-то просьба?
- Так точно, господин полковник, - почему-то смутившись и опустив глаза, ответил я. – Врачи говорят, что состояние моего здоровья вполне удовлетворительно. Я хотел бы просить вас...
- На фронт, надо полагать?
- Так точно, - сказал я и, совсем покраснел.
- Что ж, ваше рвение похвально. Документы у вас в порядке?
- Так точно.
- В таком случае, через неделю, нет, даже через пять дней, получите приказ о назначении.
- Благодарю, господин полковник. Разрешите идти?
- Идите.
- Слушаюсь.
* * *
Никто уже не помнит, когда началась эта война. Может быть, тысячу лет назад, может, полторы. Говорят, когда-то не было ни Арсеникона, ни Гинекона, а было некое единое государство. После, оно распалось на две части и, началась война. Из-за чего – тоже никто не помнит. Да, и Уставом не предписано думать, из-за чего. Уставом предписано воевать. Война, она не из-за чего-то – она сама по себе. В ней – сущность человеческой жизни. Каждый человек, неважно, враг он, или свой, - рожден для войны, и только война способна принести ему настоящее счастье. А разве не для счастья он живет на этой земле? На низшей ступени – это война с самим собой, со своими слабостями: это необходимо для совершенства. На средней – война с окружающими, чтобы завоевать их доверие, или преданность, и только на высшей ступени – война с внешним врагом. Посему, воины Арсеникона, возьмем же в руки дезинтеграторы, разрешенные Конвенцией Стран, надвинем плотнее на глаза очки-пикселяторы, чтобы при виде врага не потерять рассудок и ринемся в бой. Чтобы победить. Или умереть непобежденными. Так говорил Гинемах...
Книга Речений и Деяний пророка Гинемаха – священное писание Арсеникона, была у меня всегда с собой. Даже сейчас, пока механик Ольксэй готовил мой боевой автофор к вылету, я включил книгу, и не смог сдержать слез умиления.
- Можете взлетать, лейтенант: бортовые дезинтеграторы заряжены, питание в норме - крикнул Ольксэй, прервав мои грезы.
- Спасибо, сержант. От винта! – колпак фонаря плавно сомкнулся над моей головой. Я натянул на глаза тугой жгут пикселяторов, надел шлем и нажал клавишу взлета. Автофор плавно поднялся в воздух. С богом! Как я соскучился по настоящему бою, чтобы сыпались искры, чтобы брызги расплавленного металла летели в разные стороны, а я бы все жал и жал на гашетку, видя сквозь пикселяторы почти квадратное, но от этого не менее испуганное лицо врага...
Я не пролетел и мили, когда вражеский автофор, словно из ниоткуда возник метрах в ста передо мной. Я видел каждую заклепку на его фюзеляже, каждый накопитель четырех бортовых орудий: мои очки работали безукоризненно: дальние предметы они делали четче; близкие – размывали. Мы сближались. Теперь, преимущество было за тем, кто первым нажмет на гашетку. Я, в нашей эскадрилье всегда славился самой лучшей реакцией. В прежние времена, борт моего автофора украшало пятьдесят нулей, но...
Враг выстрелил первым. Пучок кроваво-красных лучей, врезался мне прямо в контур антиграва. Мой автофор завертелся волчком и, войдя в штопор, стал падать. Я перешел в режим ручного управления, схватил штурвал, но все было напрасно. Конечно, амортизаторы смягчат падение. Я выживу, но... В эту минуту мне казалось, что лучше смерть, чем жизнь ценой такого позора. Я падал на вражескую территорию, где кроме плена, меня ничего не ждет. Солдаты Арсеникона никогда не берут пленных: они расстреливают врага на месте и это, кажется, гораздо гуманнее, чем быть пленным у гинеконцев. Бог мой! Сколько я уже слышал разных ужасов о том, что они делают с пленными! Хватает и того, что у них отбирают пикселяторы... Нет... уж лучше смерть...
Мой автофор превратился в центрифугу, падавшую на землю с высоты пятисот метров. Перегрузка вдавила меня в кресло. Сознание постепенно угасало, и в последний миг, мне почему-то, совсем неожиданно вспомнились слова того помешанного: «Если каждый их увидит, чертова война кончится! К черту пикселяторы»...
* * *
- Кажись, живой! – услышал я в темноте неестественно высокий голос. Такой голос мог принадлежать только очень молодому солдату. – Шевелится! Надька, ты когда-нибудь такое видела? Герой, ас... глянь, нулей сколько!
Странно, подумал я. Какой-то у них чудной язык... В нашем, только неодушевленные предметы женского рода: пушка, амфибия...
- Нулей? Кстати, Верка, не знаешь, почему они на своих автофорах нули рисуют, а мы – единицы? – отозвался другой голос: немного гуще, но такой же высокий.
- Да, потому что, мы для них нуль без палочки! А по мне, так палочка без нуля – тоже немногого стоит!
Я протянул руку и провел ладонью по глазам. Пикселяторов не было. Я испугался, и тут же поклялся себе не открывать глаза до самой смерти. Я буду умолять их, чтобы они меня убили: если они имеют хоть малейшее понятие об офицерской чести, они это сделают. Должны сделать...
- Хватит глазки-то щурить! – сказал первый голос. – Что вы все прищуренные-то такие, китайцы?!
- Верка, дура ты! – сказал второй голос, – он у тебя так и будет щуриться. Тут по-другому нужно действовать: ну-ка, отойди!
- С какой это, радости? Да, я и сама могу! – после этих слов мне в лицо пахнуло пряным теплом и в губы вонзилось что-то очень горячее, обжигающее, но влажное, и какое-то электрическое. Это чувство было похоже на то, что испытываешь в борделе, но автомат AS-52 никогда не вызвал бы в солдате такой истомы. От неожиданности я открыл глаза и увидел лицо. Лицо бога. Я лежал, утопая в подушке безопасности автофора. Русоволосый бог, в пилотке набекрень, в грязно розовой гимнастерке, склонившись надо мной, улыбался своими красными пухлыми губами. Ох, уж, мне эти гинеконские гимнастерки! Теперь я знаю, почему никто, кроме самих гинеконцев не умеет их носить! Еще одним психом стало больше...
24 янв. 2008 г.
|
0 
