(фрагмент романа "Моргаем за свой счёт". Один день из жизни ассистента клоунского дуэта.)
Митяй уверился в правоте обоих своих начальников: без ежедневных тренировок он бы уже сломался. А так – ничего, жить можно. Первую, самую насыщенную, премьерную неделю - выдержал, а там полегче стало: представления пореже, да и отработал уже все номера до автоматизма – когда куда бежать, что нести, что делать. Появилось время для флейты и для личной жизни. Но если с флейтой как-то получалось, с остальным – пока не очень. Аду Митяй видел каждый день. Они неизменно здоровались, улыбались друг другу. Митяй смущался, и дальше не шло. Он сомневался в себе, в чувствах – а влюблен ли он? И честно отвечал себе: нет. Нет, конечно же. Будь он влюблен – какие могут быть сомнения, раздумья? То-то. А раз так – нечего морочить голову девушке. У неё, поди, и без того поклонников хватает. Так что он здоровался с Адой, улыбался ей – и всё.
Но пару дней назад она вдруг самым беспардонным и беспощадным образом вторглась в его сны. В первом они шли по парку под апрельским солнцем. Таял снег, щебетали воробьи; Митяй играл ей на флейте, а она пускала для него мыльные пузыри. Проснувшись, он долго лежал, улыбаясь потолку, и спохватился только тогда, когда понял, что вот-вот начнет опаздывать на работу, а с утра репетиция запасной репризы, причем, с собаками… И вообще: с чего бы ей вот так сниться? Наверное, он вчера слишком много о ней думал. Пустое это всё, Митяй, пустое. Бегом на работу!
Весь день он не вспоминал про этот сон. Умудрился не вспомнить даже тогда, когда нос к носу столкнулся с Адой возле служебного буфета. Как всегда: поздоровались – улыбнулись - разошлись.
Рано радовался, дуралей: ночью она взяла реванш, и так приснилась, так… Для начала Митяю пригрезилось отражение в его огромном зеркале – ну, том, что в прихожей. В глубине зеркала отражения Ады и Митяя страстно целовались. Потом они целовались на кухне, в комнате…
Проснулся Митька смятенный и смущенный. Что же это такое делается-то, люди добрые?! Погибаю! Пропадаю во власти грез! Он встал, добрых полчаса истязал себя контрастным душем. Прошел на кухню, сварил кофе, закурил натощак. Снова вспомнилась та памятная пивная посиделка с Егором и его мысль, что не надо ни за кем увиваться, а спокойно ждать, когда «сами придут». Нет, не прав ты, Егорка. Не должно так быть, не дело – от века природой заведено, что самец бегает за самкой, а не наоборот – это если отбросить романтику и спуститься на циничный уровень чистой биологии. У некоторых видов, правда, вроде бы, матриархат, но для тамошних мужчин брачный сезон нередко плохо заканчивается. Вспомнить хоть пауков… Впрочем, за завтраком о них все-таки лучше не вспоминать.
Докурив и выпив кофе, Митяй решил: приснится в третий раз – судьба. Пошло оно все к такой-то бабушке, я ее добьюсь! Как – не имеет значения, что-нибудь придумаю. И, обретя вдруг спокойствие и странное, то ли давно забытое, то ли вовсе незнакомое, ощущение целостности, Митяй оделся и поехал на работу.
На работе день выдался легкий: представления нет, и начальство решило в цирк не приезжать. То есть, Бублик-то был бы не против – глядишь, удастся с Петровичем, тет-а-тет, по чуть-чуть… Но жена не пустила. Борис же Федорович наслаждался законным отдыхом в кругу семьи. Так что, обиходив собак и отдав должное непременным утренним тренировкам, Митяй вдруг обнаружил, что свободен. И пошел он шататься по всему цирку. Забрел в костюмерную, в пятидесятый раз полюбовался разнообразием хранящихся там костюмов, выпил чаю и мило поболтал с добрейшей Татьяной Сергеевной, начальницей всего этого великолепия. Потом он проиграл Аскольду Николаеву в шахматы, получив мат на шестнадцатом ходу, за что был посажен в волшебный ящик, стоящий в коридоре, и кукарекал там пять минут кряду. Ада, как на грех, проходила мимо ровно в тот момент, когда Митька с последним, победным «кукареку» вылез из ящика. Смерила новоявленного кочета удивленным взглядом и расхохоталась:
- Ох, ну, ничего себе! Ну, ты даёшь! – и ушла, улыбаясь. Митяй немедленно простил Аскольда, хотя еще пять секунд назад мечтал его убить.
Потом довелось помогать комик-дрессировщику Кузьмичу ловить его расшалившийся «суповой набор» - двух кроликов, кота и самого настоящего петуха – по всему репманежу, пока сам Кузьмич увещевал упрямую козу Марью Филипповну. Потом посидел зрителем в настоящем уже манеже, где Дорохов гонял своих медведей на мотоциклах. Насмотревшись на мохнорылых байкеров, вернулся к своим барбосам. Потом пришел Фридрих Аскольдович, потащил в фойе – демонстрировать успехи в скейтбординге. Прогрессировал парень сумасшедшими темпами – вот что значит закалка «рожденного в опилках»! Тут и вечер подкрался. Снова пора к пуделям – накормил, выгулял, расчесал. Осталась вечерняя тренировка – и можно домой.
Для начала – двадцать пять кругов вокруг манежа. Бегом, разумеется. Пятиминутная передышка, глоток воды. Переходим к упражнениям. Где бы их поделать? В гримерку идти лениво пока – все равно хотел еще в буфет заскочить, чайку попить, подкрепиться. О! Репетиционный манеж уже пуст и темен, чем не место? Митяй заглянул на авизо, убедился, что никаких репетиций сегодня больше нет, прошел в темный круглый зал. Десять отжиманий. Теперь упражнения для спины… Десять минут спустя Митяй закончил тренировку вполне полноценным кульбитом. Одна беда: очки потерял. Свалились они, пока кульбит как раз выполнял.
- И как же жить мне теперь без очков? – спросил Митяй вслух самого себя. Он вообще довольно часто разговаривал с собой, особенно, в последнее время. Сам себя сумасшедшим не считал, и все, кто знал об этой его черточке, скорее, полагали ее еще одной милой изюминкой этого обаятельного парня, нежели признаком серьезного душевного заболевания. – Что же я теперь увижу? Свет в конце манежа? Но манеж – кругл, следовательно, бесконечен… Эк я сказанул-то, шекспировщина прямо какая-то. А что, почему нет? – И, возвысив голос, да подпустив в него театрального надрыва, Митяй продолжил: - О, горе мне! Лишен очков, слеп и несчастен, я во тьме кромешной хожу по кругу… Нету мне пути – лишь призрак света манит вдалеке, но как достичь его без окуляров? Вот новый круг – о, горе мне, ужели скитаться так я вечно обречен? Буфет закроют, цирк закроют тоже – и свалят голод с холодом меня! Так я умру – здесь, посреди манежа, лишен надежды, смысла и очков… А если посмотреть чуть-чуть иначе: куда спешу я? В дом ли, милый дом? Но пусто хладное мое жилище, и нечего, признаться, там ловить – лишь спать, стараясь снов при том не видеть, иль бороздить бесцельно Интернет… Но, впрочем, полно мне убогостью кичиться, непродуктивен и уныл сей путь. Уж пятый круг… А как же там, у Данте? Там, помню, вечный дождь? Спасибо, но не надо: не унывать - взбодриться я хочу, чтоб обрести немного позитива и светлый путь внезапно отыскать…. (Во я даю – несет меня, однако! Признаться, сам того не ожидал!) Что ж нужно мне? Хотя б, остановиться. Присяду. Уфф, сидеть как хорошо… Спасет меня мой друг, моя блок-флейта, она на душу мне бальзам прольет. Был гениален Моцарт, я не спорю, но мне милее дудочка моя, чем опера его и менуэты, и серенада с рондо а-ля турка! Она меня согреет в лютый холод, и утолит внезапную печаль – воистину, магическая флейта!
Произнеся этот панегирик своей флейте, Митяй и в самом деле извлек ее из кармана, поднес к губам, и, закрыв глаза (все равно не видать ни черта!), заиграл. На Моцарта, и впрямь, не тянула мелодия его, как и на вожделенного Шуберта. Ценитель классического рока при некоторых допущениях смог бы в ней узнать легендарный блюз «С тех пор, как я тебя люблю» группы Led Zepppelin. Митяй подобрал ее еще до нового года, и с тех пор играл довольно часто, так что в темноте почти не промахивался. Доиграл, со вздохом убрал флейту на место, поднялся.
- Одно здесь хорошо: тоску развеяв, надежду подарила флейта мне, и, окрыленный этою надеждой, немного больше света вижу я… Так что, набравшись храбрости с отвагой, до двери доплетусь, найду там выключатель – при свете отыскать очки смогу… Но что это?! Я вижу странный отблеск… Осталось по полу слегка рукой пошарить… Свершилось чудо! Эврика! Нашел! Очки опять при мне – их водружаю на нос… Я вновь прозрел! Ура! Я вижу все! Конец моим страданьям и сомненьям – еще успею посетить буфет! – с этими словами Митяй в комплименте застыл посередине манежа, словно дожидаясь аплодисментов. И они немедленно воспоследовали! Откуда-то сверху раздались хлопки, подкрепленные криками «Браво!», зажегся свет, ударив по глазам. И, еще в расфокусе, отчаянно моргая, Митяй увидел, как сверху, из-под «купола», спускаются трапеции, а на них, словно птицы на жердочках, сидят люди, и радостно его приветствуют. На одной обнаружились супруги Плотниковы, на другой – сестры Оффенбах, вместе с братом работавшие классику воздуха как раз на трапециях; этот самый брат, по имени Улисс, стоял у входа, видимо, свет включил именно он. А на третьей… на третьей сидела Ада. Митяй не на шутку смутился – он никак не предполагал, что его дурацкий монолог слышал кто-либо, тем более, она. Краска залила лицо. Провалиться бы сейчас! Убежать! Но тут же пришло понимание, что, если он сейчас сделает именно то, что больше всего хочется – закроет лицо руками и убежит, - Ады ему как своих ушей не видать. И немедленнно вернулся тот самый спокойный и «цельный» утренний Митяй, который без колебаний задвинул робкого паренька куда-то поглубже внутрь, а сам улыбнулся и поклонился.
- Силен, бродяга! – подошел к нему Серега Плотников, пожал руку, приобнял. – Неужто на ходу сочинял?
- А как еще? Если б не кульбит – ничего б не было. А так – очки потерял, ну, и понеслось…
- Теперь рассказывай, что нигде не учился, ага!
- Как же, учился, врать не стану. В школе, десять лет. Ну, и в школьном театре немного играл. Но это ж так, в детстве…
- Талант не пропьешь! – подмигнула Жанна Оффенбах.
- Это точно! – с видом знатока подтвердила ее сестра Агнетта.
А Ада просто стояла, смотрела на него и улыбалась. Митяй глянул на часы:
- Шутки шутками, ребята, но буфет через полчаса закроют, а мне туда действительно надо – хотя бы чаю с бутербродом проглотить. Ада, составишь компанию?
- С удовольствием!
- Вот и славно! – обрадовался он. И на радостях предложил: - А пошли все в буфет?
Все, разумеется, под разными предлогами принялись отказываться. Только Улисс принял было предложение, но, получив от Плотникова легкий и почти незаметный окружающим тычок под ребра, вдруг вспомнил, что и у него срочные дела в гримерке.
- Чай, кофе..? – спросил Митяй в буфете.
- Мне – чашку кофе, - ответила Ада. – А ты поешь, не стесняйся. Голодный ведь.
Бессмертный салат «Столичный», он же «Оливье», да бутерброд с сыром, да крепкий черный чай – вот и поужинал.
- Мне не дает покоя вот какой вопрос… - начал было Митяй, но тут же рассмеялся, махнул рукой: - Что-то меня сегодня весь день на пафосные речи тянет. И все же, скажи, как и зачем вы оказались там, наверху? И почему впотьмах?
- Ну, это просто. Мы давно уже так тусуемся – просто приятно поболтать о том-о сем «между небом и землей». Разумеется, всеми существующими правилами, инструкциями и так далее это категорически запрещено. Так что, если инспектор манежа прознает – труба дело, будет очень круто. Поэтому мы зависаем только в те дни, когда в цирке нет ни инспектора, ни тех, кто мог бы нас заложить. Ну, и в темноте – на всякий случай. И не кричим, естественно. Когда ты вошел, Улисс отбегал покурить. А мы, понятно, все замолчали, и стали терпеливо дожидаться, пока ты закончишь тренировку. Потом ты потерял очки, и я хотела уже крикнуть Улиссу – он давно уже маялся в дверях – чтоб включил свет и помог. Но тут ты забабахал целое представление, прерывать которое совсем не хотелось… Вот так.
- Я просто не ожидал, что там кто-то есть, так что поначалу… Да, кстати, извини, если напугал, там, в коридоре.
- Это когда?
- Да из ящика вылез, помнишь?
- А! Не бери в голову! Аскольду в шахматы продул? Ты еще легко отделался! Когда твой шеф получил мат, ему пришлось вползти на четвереньках в кабинет к Луноходову, и там погавкать. Вот это было да-а!
Митяй представил Бориса Федоровича в этакой ситуации, и расхохотался.
- Подозреваю, было сильно..
- Не то слово!
- Ада, слушай… У меня к тебе нескромный вопрос.
- Я вся внимание.
- Ты сможешь научить меня хоть чуть-чуть танцевать?
- Ой. Это… Смогу, наверное. Даже медведя можно научить танцам…
- Ну. будь я медведем – обратился бы к Дорохову, он у нас специалист с мировым именем. Значит?..
- В принципе, могу попробовать, - пожала она плечами. – А оно тебе зачем?
- Ну, не самое бесполезное умение, - ответил Митяй, сам себе удивляясь: совсем как на манеже, его подхватило и понесло вдохновение; правда, немного другого рода. – Я вот какую ситуацию представляю: сидим мы с тобой в кафешке какой-нибудь, полумрак там, свечка горит, и тут ты говоришь: «Мить, а давай потанцуем?» И как мне быть: отказаться-то невозможно, а умений – ноль!
- Ого! – она чуть отодвинулась, посмотрела на него с веселым удивлением. – Что-то вы сегодня отменно смелы, молодой человек!
- Смотрю, высокопарность нынче в моде, - притворно вздохнул Митяй, возвращаясь к драматическим интонациям. – Иль снова мне Шекспира воскресить?
- Нет, не надо! – Ада засмеялась. – Некромантией мы заниматься не станем.
Она оглядела пустой буфет, встала из-за стола, подошла к стойке. Сказала что-то буфетчице Танечке, та, пожав плечами, включила радио, сделала погромче.
- Мить, давай потанцуем! – крикнула Ада через весь зал. Тот самый, робкий и застенчивый Митяй, рыпнулся было, очень уж хотелось парнишке запаниковать. Но второй, вдохновленный и решительный, цыкнул: «Молчать! Лицо потеряем!», и с уверенной улыбкой Митька встал и пошел танцевать. Пока он шел, разухабистый шлягер закончился, и зазвучали первые торжественные такты свиридовского вальса из «Метели». За окном, кстати говоря, порядком мело.
- Значит, так, - негромко, почти шепотом, сказала Ада. – Танцуем вальс. Вот эту руку – на талию. Мне на талию. Вот сюда, ага. Вторую - давай сюда. Так. Теперь начали – раз, два, три, раз, два, три… Посмотри на мои ноги, делай так же. Раз, два, три, раз, два, три, раз, два, три… Посмотрел? Теперь голову подними, можешь смотреть на меня – раз, два, три, раз, два, три… Нет, Митьк. Надо все же Дорохова звать. Медведь ты, медведь…
- Извини, пожалуйста.
- Ничего страшного. Не отвлекайся. Раз, два, три. Раз, два, три. Раз, два, три…
Он смотрел в ее серые глаза, и думал, что, пожалуй, никогда в жизни не был так счастлив. А она все шептала свои «раз, два, три», и Митяй не сразу даже понял, что тоже повторяет этот короткий счет, а что там ноги при этом делают – фиг его знает, да и неважно, в ритм, вроде бы, укладываемся, раз, два, три, раз, два, три…
Умница Танечка, едва закончилась музыка, выключила приемник, и снова куда-то бесшумно исчезла.
- Мне уже почти пора, - виновато прошептала Ада, не отводя глаз. – Ты меня проводишь?
- Конечно.
В коридоре послышались шаги.
- Митя! Ты что тут делаешь? Я думал, ты уж дома давно, потом вижу – куртка в гримерке валяется… - Румпель, кажется, действительно был удивлен.
- Добрый вечер, Борис Федорович. А я тут учусь танцевать.
- Дело хорошее. Ладно, я тут специально к Луноходову, увидимся завтра. Хорошего вам вечера, ребята!
Митяй запросто поддержал бы сейчас любую беседу, да только чувствовал, что лучше ничего не говорить, а продолжать – там, внутри – этот бесконечно прекрасный неуклюжий вальс глаза в глаза, вот и Свиридов звучит в голове, не умолкает, и, когда троллейбус останавливается и перестает грохотать всеми своими железяками, слышно, что Ада тоже все еще шепчет: «Раз, два, три»…
Проводил до квартиры.
- Твоя флейта…
- Что?
- Она действительно, волшебная.
- Да… Наверное.
- До завтра?
- До завтра!
|
0 
