Собака Павлова
Собака Павлова отличалась от всех прочих собак наличием пяти ног. Их было ровно пять. И она спотыкалась. Павлов любил погулять с собакой, но всякий раз, когда она спотыкалась, бил ее по морде. Со временем собака поняла, что спотыкаться плохо, но ничего не могла с этим поделать. А чтобы не было мучительно больно, научилась прятать морду под хвост всякий раз, когда Павлову хотелось стукнуть по ней. Всё бы ничего, но с тех пор на прогулках, стоило собаке споткнуться, морда рефлекторно тянулась к хвосту - и собака падала. А Павлов бил ее по морде. Собаке было очень стыдно, но чтобы не было мучительно больно, после падения она перевертывалась на спину, лапками кверху, в надежде развести хозяина на "почесать пузо". Получалось. И всё бы ничего, но с тех пор собака разучилась спать. Стоило ей лечь на пол и прикорнуть, как тело рефлекторно переворачивалось на спину - а в такой позе попробуй поспи. Павлов же, едва завидев собаку на спине, тотчас срывался с рабочего места и бежал чесать ей пузо, нецензурно ругаясь - от упущения очередной великой мысли. Со временем собаку это достало, и с тех пор всякий раз, когда Павлов протягивал к ней руки, она начинала кусаться. Павлов просил прощения за беспокойство, но ничего не мог с собой поделать. А чтобы не было мучительно больно, научился резко отпрыгивать за долю секунды до укуса. И всё бы ничего, но теперь спать разучился Павлов. В его кровати водились клопы, и всякий раз, когда какой-нибудь из них примеривался тяпнуть, Павлов резко отпрыгивал в сторону и падал с кровати, что весьма не способствовало здоровому сну. Клопы его за это били по морде. Павлов очень горевал, что обделяет кровью голодающих. Но чтобы не было мучительно больно, сразу после падения уползал под кровать, чтоб клопы не нашли. А под кроватью жили тараканы. Увидев ползущего Павлова, они принимали его за своего и кормили с ложечки, как маленького - ведь ползал он как младенец. И всё бы ничего, но теперь, едва завидев где-нибудь таракана, Павлов бухался на коленки и полз к нему с открытым ртом. Чужие тараканы пугались и били его по морде, думая, что Павлов хочет их съесть. А вот есть он со временем как раз и разучился, от неоднократного битья по морде, предваряющего сей процесс. Собаке было очень жаль хозяина. И чтобы не было мучительно больно от вида, как тот подыхает с голоду, каждый раз, когда он после получения по морде садился в кресло, подавленный и грустный, собака клала голову ему на колени и сильно слюнявила брюки. За что получала по морде. И тут же начинала громко выть. Осатаневшие от воя клопы набрасывались на Павлова и кусались как звери. Павлов прыгал от них по всей комнате, громко топоча. Осатаневшие от грохота соседи начинали лупить по батареям поварешками. Клопов сносило звуковой волной - на тараканов, вылезших посмотреть, в чем дело. Тараканы падали в обморок кверху лапками. Павлов кидался чесать им пузо, но спотыкался о собаку, бил себя по морде и временно замыкал рефлекторную цепь. А значит - можно было поесть, поспать, поставить парочку опытов, погулять с собакой...Пока не споткнется. Ампутировать ей пятую ногу Павлов почему-то все время забывал - возможно, это было связано с ее спотыканием, но с этим своим забывчивым рефлексом Павлов уж точно ничего не мог поделать.
Болван ТВ
Жил-был Болван, и было у него ТВ. Он сидел в ящике и смотрел ящик, в котором было ТВ, а ящик, в котором было ТВ смотрел ящик, в котором сидел Болван, и думал, что ящик Болвана его не видит: у ящика, в котором было ТВ, имелось два глаза - дырки, которые просверлил Болван, чтобы видеть ТВ, но ящик, в котором было ТВ думал, что это он смотрит глазами, данными ему богом. А ящик, в котором сидел Болван, думал, что хочет сидеть в Болване и быть пустым, как Болван, но в то же время понимал, что если ему залезть в Болвана - тот будет полным, в отличие от ящика, и грустил, что никогда не будет похож на хозяина. А ТВ хотелось думать ящиком Болвана, но в нём сидел Болван, занимая пустое место мозга ящика. В ТВ Болвана не было, поэтому оно могло думать мозгами, отчего злилось, и даже хотело думать Болваном - но ТВ мешал ящик, полный Болвана - вот незадача! И ТВ просто пялилось сквозь дырки своего ящика в ящик Болвана, а ящик ТВ думал, что это он смотрит глазами, данными ему богом именно для этого. А потом пришла Болванка, у которой тоже был ящик ТВ, и вышла замуж за Болвана. Прошло немного времени, и Болван понял, что на самом деле он - ТВ, а значит, должен передать мозги будущему поколению. Так родился мальчик с ТВ вместо головы. Мальчик вырос и стал президентом, и люди смотрят в башку ТВ по ТВ, но там сидит Болван! Рукописи не горят, ТВ, видимо - тоже, но если б его почаще отключали - меньше было б на свете Болванов, Болванок, мозгов ТВ и нас с вами, кому господь дал глаза непонятно зачем.
О природе вещизма
Детство Лизаньки прошло тепло и незаметно. И в тот день, когда из легкокрылого создания она превратилась в лохматую гусеницу, посуда полетела вверх дном. Сидя на диване, она заметила пробегающее мимо молоко. "Как тошно быть поварочным изделием" - подумала Лизанька. Тут в комнату ввалился муж с работы и угодил ногой в кастрюлю. От боли он закричал:"Твой суп мерзобразен! Вскипяти чай!". Возможно, он хотел сказать "чайник", но в этот момент в комнату влетел сын со школы и столкнулся с чайником головой. "Здравствуй, братец!" - захлопал в ладоши сын. "Ты никогда не говорила, что у нас двое детей!" - воскликнул муж. "Так я ж тебе говорила! - проскрежетала его мама с поленом в руках, вкатившаяся в комнату, пыхтя изо всех щелей - Всё от того, что она - бревно! Вот!" - она вогнала полено в пол, и то пустило корни. Поцеловав маму в радиатор, муж принялся поливать бревно из чайника. "Братик, зачем ты писаешь на папино дерево?" - удивился сын. "Потому что он - писающий мальчик, а ты - думающий! Марш за уроки!" - прогромыхал дед, сшибая плешью дом. "Ты разрушил семейную идиллию" - запричитали все и накинулись на него с тапочками, а Лизанька сидела на диване и перебирала кирпичи в фотоальбоме. "Пора заканчивать" - подумала она и швырнула кирпич мужу в голову, отчего тот ушел в пол. "Как странно - подумал муж - у меня не было детей, откуда же тогда жена?". Рядом стояли чайники со скрещенными носиками и трактор, похожий то ли на деда, которого он не помнил, то ли на мать, которая его не любила, а над головой шумела березовая роща. "Я не муж, я Михаил! И я должен пахать." - твердо решил он. Жаровонки в небе. Тракторт в поле. Рожа. "Хорошо, когда работа спорится, не спорю. Эх, баня моя, баня...". Вместо руля в каждой руке Михаила торчало по венику, а вокруг простерлись голые мужики. "Отчего я сейчас не в армии? - подумал Михаил - Наверное - кошу, хотя должен пахать...Это мое призвание. Где же приз?". "Приз в студию!" - зарычал старшина с погоном под носом. "В вытерзвитель его!" - зарычал погон, указывая на Михаила - Исполни приказ!". "Ах, мильон вытерзаний! - вздохнул Михаил - Как же я сам себя отведу?". Он посмотрел на себя в зеркало, поправил платье и понял, что превращается в Марину. Завив кудряшки, Марина понюхала веник, удостоенный звания венка, и всплакнула: "Я - безутешная вдова!...Отчего же мне так хорошо? Наверное, потому что я - хорошенькая!" - улыбнулась она. "И поэтому ты должна выйти за меня замуж!" - проскрипел контрабас в углу. Марина хотела взять смычок и начать его пилить, но с горечью вспомнила, что не способна к музыке, потому что она - машина. Кошки заскреблись в ее душе, и чья-то потная рука сдавила горло. "Лови кота! - закричали сверху - Цапучий!". Два огромных детских глаза опустились на нее, как парашюты. "Нет, напрасно мы решили прокатить кота в Марине!" - спела пара шутов. "Нескладно, нескладно!" - оскорбленно забибикала Марина. Биип-биип-биип... "Чёрт, занято!" - Марина раздраженно пнула туалетную дверь, за которой вот уже пять минут пыхтел ее старый контрабас. На полу пара чайников мучила кота. Из кухни доносилось почухивание и покашивание - пара тракторов мучила обед. Помаячив взад-вперед, Марина взяла телефон: "Алло! Дом престарелых? Дайте Лизаньку!...Дорогуша, мы сегодня намереваемся в театр, не посидишь с моими чайниками? Тебе же все равно нечего делать..Как это нет!?...Что значит "полная потеря смысла жизни"?...Биип-биип-биип...Тьфу, вот стерва!". Марина плюнула в пробегающее мимо молоко и повесила трубку кальяна.
Один господин
Один господин как-то жевал сардельку и вдруг почувствовал, что жует свое лицо. Господин удивился: как это, оказывается, приятно - жевать свое лицо. И продолжил сие увлекательное занятие. А лицо скручивалось в спиральку, расплывалось лужицей по обоям и яично моргало. Из-за уха выскочила улыбочка-блошка и впилась в ближайшую мадаму, дефилирующую мимо с видом священного треножника, которым только что имели самого папу римского, а в сумочке у нее болталось нечто настолько непотребное, что даже самые отъявленные мужчины уворачивались от вида этой сумочки и прятали взгляды в карман. Прыткий карманник тихонько присоседился к одному из мужчин, вытащил взгляд, нацепил себе на нос и пошел с видом умного профессора, будто у него за пазухой Эйфелева башня и пустыня Гоби вместо лысины. Мимо шли студентики и нижайше кланялись. Профессор отчего-то подумал, что слово цивилизация образовано от "цивильно" и "лизать", но кому лизать и что лизать профессор знал слишком хорошо, чтобы окручивать это корягами философии. Измочаленный неразрешимым вопросом, профессор поставил сам себе кол, пошел и напился в сардельку. Которую как-то жевал один господин и вдруг почувствoвал с удивлением, что жует свое лицо. Причем, лицо удивилось не меньше. А сардельке было уже все равно...Один господин как-то посмотрел себе в глаза и увидел нечто настолько непотребное, что одна дама от ужаса засунулась в сумочку и больше оттуда не вылазила, пока не умерла. А она еще не умерла, поэтому, вернемся к господину и не будем докучать сиятельной леди несвоевременными вестями о ее безвременной кончине. Один господин...
Машенька
Однажды сидела Машенька в школьной библиотеке, философию читала. Вдруг - бабах из лаборатории! Видать, прогульщик Сидоров опять что-то изобрел...Ну, сирена, понятно, гудит, народ из окон сыплется, да вот что-то зачиталась Машенька, очень ей Ницше понравился. А ещё у Машеньки плейер был, и слушала она хорошую группу Грейтфул Дед, как все хорошие девочки. Вот уже директор вылетел с переходящим знаменем, а Машенька всё читает, пальчики слюнит. Ну и дождалась - как дунуло из вентиляции! И накрыло Машеньку по самое не балуйся. Сначала под столом тошнило Машеньку, потом нечем стало тошнять: она уже не девочка, а коробочка. А в коробочке - чудеса дивные! Лес в коробочке. Густой-густой, как партсобрание. Туман в лесу(из него ежики таращатся). Идет по лесу Машенька, грибочки собирает...Ну и дособиралась: один гриб взял да и зыркнул на нее, и говорит ещё важно так: "Открой, девочка, ротик - вылетит птичка!". Так и села Машенька. На бобра. И впечатала его в землю по уши, только хвост торчит. Машенька была добрая девочка, пожалела зверюшку: взяла за хвостик и дернула со всей дури. Смотрит - сома вытащила! Мужики кричат: "Подсекай, подсекай!". Ну, Машенька дернула удочку - и давай сечь...А на обратной стороне земли дед с бабкой репку тянули и сами оттягивались. И приложило деда так, что вместо носа у него до сих пор картошка растет – вся семья сыта. Но далась же ему репка! Вынул он из кармана Жучило и кэ-эк дернет! Так и прижучило его. А рыба-сом ведь хитрая и опасная – засосала у Машеньки ручку....и не стало у Машеньки ручки, стала попа с ручкой. А дед еще кэ-эк дернет! Вытащил репку! А на ней написано: "Елов Субмарин". Бабка орет: "Сувай взад!". Дед и засунул. С тех пор у него в заду Елов Субмарин. А вот ручки-то и нету. Но Машенька не отчаялась и дернула еще раз....И выросла в лесу пальма. Пригляделась Машенька – да это не пальма! а засунутая в землю дуда развесистая. Лезет Машенька на дуду развесистую, а сверху ей кричат: "Давай живее, ероплан уходит!". Смотрит Машенька вниз: а из под земли губищи появились, жаром повеяло. Сверху кричат: "Это же земное ядро! Сейчас как пыхнет – мозгов не соберешь!". И пыхнуло....Так, что Европа провалилась в Америку, и даже слегка прифигела. Лежит Машенька у ворот высокого рыцарского замка, только это не замок, а кактус с дверью и окошечками. И написано над дверью: "Общежитие литературного института (Дом Умалишенных)". Заходит Машенька – внутри пусто, все уже ушли(далёко), только на 5-м этаже стоят винни-пухи, в стены пальчики суют и гудят. Говорит Машенька: "Винни-винни, а что это вы тут делаете?". Самый зелёный отвечает: "Електричество". Вынимает пальчик из стены – а там лампочка улыбается, и ещё лампочки, и шарики с веселящим газом полетели – просто праздник какой-то. И так Машеньке хорошо вдруг, светло стало! Выходит из кухни парень с цветами и говорит: "Я кухонный ангел, позовите меня, если хотите готовить то, что будете есть именно вы, а не ваши сокурсники". Пошла Машенька на кухоньку, а там – занято. Стоит охранник, жарит, на сковородке у него какие-то винтики-штырьки, и в кастрюльке тоже винтики-штырьки, и сам он какой-то привинченный. И штырит Машеньку нипадеццки. Говорит охранник Машеньке: "А покажите пропуск". Достала Машенька пропуск – только он маленький какой-то, все меньше, меньше...марочка это. Оттуда вылезла Алиса, зарезала напополам коменданта(ему не было больно, он же конфетка! просто стало два коменданта), потом в уборной сунула два фена в розетку – и электричество вырубилось по всей общаге! Темно Машеньке, страшно...Где-то рядом ходит башня с баяном, поет и крякает, а за ней выводок башенок. Окружили Машеньку – типа, выбирай. Но Машенька не растерялась: кинула гранату с клеем, потом превратилась в свинью и вылетела в трубу. Барахтается Машенька в тине, рядом глаза летают(ее). Схватила она их во все руки и вставила во все щели. Летит Машенька над землей, во все небо Машенька, а по телу у нее – звездочки, звездочки! С ресницами. Глаза это. Хорошо Машеньке быть Аргусом! Вдруг откуда-то Гермес с серпом, всё ближе, ближе....Да это же Кондратий! Летит-свистит-топором-машет-того-и гляди-башку-снесет! Заорала Машенька как футбольный болельщик, прыгнула сквозь тину...и вынырнула на кровати. Хижина. Столик. На столике мука, зеркало, свечи. Сидит медведь, гадает: "Торкнет-отпустит-торкнет-отпустит...". Повернулась Машенька – рядом еще медведь, говорит: "Я твой муж, рожай уже!". И вылазит из Машеньки ещё медведь с букетом маков: "Здравствуй, мама! Дай шишечку пососать!". Совсем зависла система у Машеньки...но она нашла в голове кнопочку с надписью Эрейз, нажала...и не стало головы у Машеньки, и наделали из ее головы ластиков для карандашей. Но Машенька не растерялась – надела голову Медузы Горгоны. Идет по джунглям, смотрит – а они-то каменные! И корзинка у Маши каменная, и грибы, и трава тоже каменная! Разревелась Маша от обиды, потекла из глаз серная кислота и сожгла тело Машеньки, ни косточки не оставила! Парит Машенька над Вселенной, планеты покручивает, и тут до нее доходит: "Я Бог! Вернее, Бог – это Я!". И совсем отрубилась....Очнулась Машенька в мусорной корзине, куда ее испаццтола выбросила уборщица, приняв за старого манекена. Посмотрела на себя Машенька в зеркало, ойкнула, а потом чихнула – и мозги вылетели вон! Но Машенька не растерялась и послала их в подарок маме, потом уехала в Мексику и провалилась в вулкан. Вот какие бывают в жизни страсти! А вы говорите – медведи...
Солнечный зайчик
По улице шла бабушка с сумочкой, а в сумочке у нее была граната, которую она купила в магазине за 5 рублей, потому что на хлеб не хватило. Шла бабушка и думала, что ей с гранатой делать? В салатик порезать? На всех не хватит, семья-то - большая! Супчик с ней сварить? Так на супчик надо еще коробку патронов, две пулеметные ленты и пороха по вкусу...Так шла бабушка, перебирала рецепты, и вдруг видит - сидит дедушка без ножек с табличкой "подайте ветерану войны", а глаза у дедушки печальные-печальные. Стало бабушке с сумочкой жалко дедушку без ножек, вынула она из сумочки гранату и бросила дедушке в шляпу, только чеку выдернула и назад положила - внучке на леденец - и пошла дальше. А бабушкин дедушка уж много лет, как помер, семья поплакала-поплакала, да и положила его в конфетную коробочку, и на витрину поставила. Люди подходили, думая - там конфетки сладеньки. Купят, развернут - а под каждой бумажкой орден, или медаль, или звезда. Сердились люди на некачественный товар, бросали медальки в мусорки. Оттуда их доставали дети, цепляли себе на маечки и шли играть в войну. Один такой ребенок пробежал мимо бабушки с сумочкой. Посмотрела она ему вслед и заплакала. А дедушка без ножек сидел и считал, сколько ему еще надо гранат на пакет молока насобирать. Была у дедушки без ножек когда-то бабушка без ручек, как-то захотела она варежки надеть - глядь, а ручек-то нету! Обиделась бабушка, а на обиженных воду возят, вот и приехала за ней водовозка, увезла в большое белое здание...Посмотрел дедушка без ножек на бабушку с сумочкой, посмотрел на гранату...да как подбросит ее вверх! Высоко-высоко! Рядом дядя с усами закричал: "Граната! Ложись!". Рядом тетя в толстой шляпе в обморок - шлёп! Разбежались все, опустела улица - только бабушка плачет и дождик идет. А граната долетела до окон Большой Бухгалтерии - бах! - и рассыпалась разноцветными фейерверками, разлетелась серпантином, конфетти и солнечными зайчиками. Повысунулись из окон большие злые бухгалтеры: мол, кто это порядок нарушает? Смотрят - а на подоконниках солнечные зайчики прыгают, и вместо усиков у них золотые струнки. Попрыгали зайчики, да и улетели вниз, а один заскочил в здание, и внутри сразу стало так светло, так ярко, что злые бухгалтеры сразу подобрели. Снаружи Большая Бухгалтерия показалась бабушке с сумочкой большим светлячком, присевшим отдохнуть, и бабушка перестала плакать. А салют продолжался, взлетал и рассыпался над головами прохожих, все еще с опаской жавшихся к своим домам. Один из солнечных зайчиков запрыгнул в сумочку к бабушке, и чека от гранаты превратилась в леденец, другой - на колени к дедушке без ножек, и выросли у него золотые ноги. И встал дедушка, подбежал к бабушке с сумочкой, обнял и поцеловал ее. Еще два зайчика запрыгнули на плечи к бабушке без ручек, и выросли у нее вместо ручек крылья, стала она бабочкой и полетела. Пролетая над бабушкой с леденцом и дедушкой с золотыми ногами, она помахала им крылом, но они ее не заметили - так сильно обнимались. А по улице скакали солнечные зайчики и запрыгивали к прохожим в руки, делая их золотыми. Все длилось каких-то пять минут, а потом вышло солнце, все зайчики улетели, люди разошлись по делам. А бабушка с крыльями взлетала все выше и выше над городом, где бабушка с сумочкой шла под ручку с дедушкой на инвалидной коляске, а рядом семенила внучка и сосала леденец. Но один солнечный зайчик не смог улететь - его поймали дядя с усами и тетя в толстой шляпе, выдернули золотые усики и продали его на рынке. На вырученные деньги дядя с усами купил себе фабрику по производству толстых шляп, а тетя из усиков сделала себе золотые бусы. Они висят и говорят: "Как хорошо жить на шее у тети в толстой шляпе!". И тетя, и дядя повторяют за ними: "Как хорошо жить, как хорошо жить!". Кто знает, ведь каждый счастлив по-своему...
Такая заводная семья
В одной коммунальной квартире жила нормальная советская семья: папа, мама, девочка Оля, дедушка, бабушка, и всякие глюки. У девочки Оли была одноногая и одноглазая кошка, и сама девочка была одноногая и одноглазая, и еще зубов у нее не было. А все потому, что ее мама всю жизнь курила, и мама мамы курила, а прабабушка вообще родилась в кальяне, за что ее прозвали дымовой. Домовой умер от зависти, поэтому, во время постройки дома для нормальных советских семей, под один из его углов заложили череп лошади, а под другой - череп прораба стройки, забывшего каску надеть, увлекшись домововодством. Проект условно обозначили как Дом2 - первый дом провалился в буквальном смысле, и предположительно - в ад. Второй же, благодаря усилиям бедных родственников, устоял. Именно в нем и жила, а вернее - умирала от любви одноногоглазая девочка Оля. Да-да, это была уже большая девочка: ростом с пальму и шириной с баобаб, она всегда ползала, но учитывая, что ходить она не могла, ей это было приятно. Соседи ругались, что двери в квартире каждый год приходилось расширать, потому что на каждый свой день рождения Оля получала большой-большой шоколадный торт, съедала его, толстела и плакала, а папа и мама улыбались и радовались, что дочка большая растет. Не есть Оля не могла - иначе умерла бы с голоду, как и любой порядочный советский гражданин. Не плакать - тоже, потому что такую некрасивую девочку никто никогда не полюбит, особенно - дед Мафусаил, в которого она влюбилась по уши еще до рождения. Он жил в соседней комнате и чихал, вернее, чихание и было доказательством того, что он еще жил. Вернувшись со школы, где ее дразнили Евой, съевшей свое глазное яблоко, и били мячиком, она делала уроки, а потом садилась в кресло у стены, где на обоях отпечаталась голова ее бабушки-паралитички, просидевшей на этом месте всю жизнь и лишь недавно унесенной ветром в шкаф (бабушка еще страдала дистрофией). Все свое свободное время Оля сидела в этом кресле и считала чихи за стеной, где жил Мафусаил, и это было для нее сладчайшей музыкой. Оля никогда не видела его, но влюбилась, можно сказать, с первого чиха. Признаться в своих чувствах она боялась, потому что была страшная, и к тому же, не пролезала в дверь его комнаты, но если бы узнала, что Мафусаил был слепоглухонемым, то наверняка отбросила бы страхи по поводу своей внешности. А пока она сидела и вздыхала, и капали слезы у нее из глаза, прямо на одноглазоногую кошку. Хвоста у кошки тоже не было, и она жутко этого стеснялась, что выражалось в передвижении по ковру исключительно на заднице. Заставая ее за этим занятием, дедушка брал топор и бил ее по голове, отчего, со временем, черепушка растрескалась, и маме пришлось ее склеивать. Так у кошки и не стало глаза, после того, как мама случайно приклеила на его место ухо. Мама, вообще, добрая была. Но, к несчастью, подслеповатая. А вот папа был злой, каждый раз, вернувшись с работы, он становился посреди кухни и кричал нецензурные слова, потому что работал журналистом. А потом садился под стол и писал непристойные заметки - чтобы мама не заметила. По утрам Оля их читала и очень возбуждалась. Еще папа был рассеянный, по утрам он часто доставал бабушку из шкафа, надевал на плечи и так уходил на работу, а мама, будучи слепой курицей, начинала кормить его пиджак с ложечки. Обнаружив свою ошибку, она вздыхала и шла обратно на кухню, где кудахтала круглые сутки, осторожно пробираясь мимо комнаты дедушки, откуда в любой момент мог вылететь топор. Дедушка же вообще был псих. И Оле несколько раз попадало топором, а чтобы дырки в голове не были так заметны, мама приклеила на них белые бантики. Добрая она была, хоть и курила. А еще она очень хорошо готовила, особенно носки всмятку, но даже соседки этого не ценили - они были злые и завидовали ей, думая, что у нее в шкафу очень много платьев, и не знали, что половину из них давно съела бабушка. В шкафу не было моли, и бабушка, чтобы не быть обузой, подрабатывала на благо семьи. Часто вечером ровно в восемь в дом приезжали пожарные - именно в это время бабушка начинала курить в шкафу, и кто-то из соседей звонил 01, опять забыв о ее вредной привычке - склерозом же весь дом страдал. В восемь пятнадцать приезжала милиция, после того, как дедушка кидал в кого-нибудь из пожарных топор. В восемь тридцать приезжала скорая - забирать милицию, после того, как мама сердечно ее угостит фирменным супом с грибами, время от времени вырастающими у нее на лице от косметики - мама не только добрая, но и красивая была. Ровно в девять приезжала санэпидемстанция - дезинфицировать комнаты от мафусаильского чоха. К половине десятого приходили глюки, но, познакомившись с дедушкиным топором и папиными нецензурными словами - уходили. На этом семейный досуг заканчивался, все смотрели новости про наводнение и шли спать, удивляясь, что опять показывают наводнение, и не зная, что телевизор давно сломан и Оля устроила в нем аквариум с пираньями, которые и отгрызли все лапы кошке. Ногу же Оле никто не отгрызал - она родилась такая, а зубы ей дедушка выбил. Топором. Перед сном мама рассказывала Оле страшные сказки про папину работу и шла перевешивать бабушку, которую папа по рассеянности, присущей ему как творческой личности, вешал на вешалку с последним маминым выходным платьем, до которого в обычной позиции бабушка никак не могла дотянуться. По воскресеньям вся семья выезжала на природу или к тете Маше, хотя это было одно и то же, потому что тетя Маша давно мохом поросла. Папа ровно два с половиной раза целовал маму и нецензурно ругался от табачного запаха. Мама время от времени тыкала папу вилкой, проверяя, как прожарился - она забывалась, что не на кухне. Бабушка висела на ветке и чирикала или спала на тете Маше, которую папа по рассеянности и мама по подслеповатости путали с пеньком. Одноглазая кошка охотилась на свою лапу, но у нее это плохо получалось. Дедушка рубил лес и зайцев, случайно попадавших под топор, а Оля сидела и мечтала, что когда-нибудь станет маленькой и сможет вползти в комнату музыки своего сердца(так она любила называть своего возлюбленного). Жаль, но она умерла. И все умерли. Потому что всем нормальным людям свойственно умирать, и кошки - не исключение. А домовые в Доме2 так и не завелись.
Из жизни ангелов
У Танечки было два тапочка - синий и зеленый, два котика - живой и дохлый, два глазика - подбитый и слепой, два ангела - добрый и не очень. Каждое утро котики надевали изумрудные камзолы, поднимались на высокую-высокую гору и кидались пирожками в ангелов. Добрый ангел хмурился и грозил им пальчиком. Не очень добрый ангел вырывал с корнем березу и колошматил котиков по ушам, а потом украдкой съедал все пирожки и доброму ангелу ни крошечки не оставлял. Котики шли домой грустные-грустные, с березовыми сережками в ушах, отчего все бюргеры принимали их за кошечек и пытались стерилизовать. На их громкие вопли прибегали тапочки, зеленый и синий. Зеленый тапочек был упырем, по ночам он ходил на свалку, выкапывал трупики недавно погребенных тряпичных собратьев и пожирал с огромным удовольствием. Увидев зеленый тапочек, тапочки бюргеров истошно орали и разбегались за крестами и кольями, оставляя своих хозяев по колено в навозе и очень несчастными. Воспользовавшись замешательством, живой котик подхватывал дохлого на спинку, запрыгивал правыми лапами в синий тапочек, левыми - в зеленый, и плыл домой, руля хвостом и повизгивая - зеленый тапочек больно кусался. Тогда живой и дохлый котик менялись местами, и все шло как по маслу, потому что дохлому котику не больно. В это время дома, в своей двуногой кроватке, просыпалась Танечка и улыбалась солнышку за окном. Она считала, что для двуногих созданий и кровати должны быть соответствующими, поэтому и отпилила своей лишние ножки. Первым делом Таня чистила зубки и глазки от застрявшей в них за ночь мошкары, потом готовила мышей для живого котика, вискас для дохлого, кашу для синего тапочка и шоколадное мороженое для себя. Зеленый тапочек она не кормила, потому что знала, что он за ночь трупиков наелся, ангелов - тоже, думая, что котики уже накормили их пирожками. Накрасив подбитый глазик и раскрасив слепой, она осторожно открывала слуховое окно, через которое в тот же миг вваливалась вся компания под аккомпанемент молитв вперемешку с руганью и угрозами - за ней гналась толпа тапочков со всего города и одинокий дырявый сапог тетушки Клариссы, рьяно руководящий охотой на нечисть - со дня на день его могли отправить в последний путь, и он старался изо всех сил. Быстро захлопнув окно и спрятав питомцев в цветочные горшки, Танечка хватала большое мусорное ведро, запрыгивала на спину к не очень доброму ангелу и пулей вылетала в дверь, горланя индейский боевой клич и колотя по ведру половником. Половина тапочков падала в обморок, а вернее - в навоз, остальные разбегались кто куда, потому что охота охотой, но вид летающего гроба отнюдь не для слабонервных. Разобравшись с непрошеными гостями, все дружно садились за стол и завтракали, наконец. Доедая последние ложки мороженого, Таня мучительно вспоминала что-то важное, и лишь слизав последнюю каплю, вдруг понимала: глаза остались ненакормленными! Танечка быстро, но аккуратно убирала со стола, мыла посуду и дохлого котика, перепачкавшегося-таки в навозе, щелкала по носу не очень доброго ангела, чтоб не куксился, надевала намордник на зеленый тапочек, чтоб не кусался, сажала тапочки на ноги, а котиков - на плечи, хватала за щиколотки немного подобревшего ангела, вылетала в трубу и летела на край света, где совсем не бывает навоза и бюргеров, где растут бесконечные деревья, усато-полосатые цветы, умеющие царапаться и мурчать, и многое-многое другое, чего и в Африке не растет. Не очень добрый ангел приземлялся посреди поляны с сине-зеленой травой, а потом улетал на самое дальнее дерево, чтобы кукситься дальше. Тапочки соскакивали с Таниных ног и убегали играть в прятки в траве, коты пекли пирожки, чтоб потом бросаться ими в ангелов, причем, живой котик пек пирожки с мышами, а дохлый - с вискасом. В это время Танечка лежала среди мурчащих цветов и кормила глаза, глядя в глубокий пруд. Подбитому глазу - белые кувшинки и легкая-легкая рябь. Слепому глазу - темное-темное-темное дно. Потом Танечка кормила подбитый глаз прохладной щербатой луной, а слепой - горячим, как пирожок, солнцем, потом смотрела на птиц, муравьев, корни деревьев, шляпки грибов, крылышки мух, зубчики снежинок, бесконечно высокие деревья, и все удивлялась, чего глаза никак не наедятся. Цветы, умеющие царапаться, жаловались на зеленый тапочек, умеющий кусаться. Синий как мог выгораживал брата, используя намордник в качестве главного аргумента, пусть и шаткого, коты спорили, чей рецепт пирожков лучше, и звали не очень доброго ангела судьей, только он куксился еще больше и дальше, потому что и так объелся, плюс втайне стыдился, что не признался, а Таня все смотрела, и мир уменьшался у нее на глазах. И только грустный и голодный добрый ангел был несчастлив в такой день, но он только хмурился и грозил пальцем, прячась у Тани под косой - подальше от ее ненасытных глаз. В какой-то момент Таня обнаруживала себя абсолютно одинокой в пустом пространстве и с ужасом понимала, что случайно съела мир! Она пыталась закрыть глаза, но слезы градом катились из них, лишь растравляя нестерпимый голод. Не в силах терпеть больше, Танечка доставала из кармана маленькое круглое зеркальце, открывала глаза и смотрела на себя. Подбитому глазику - Таня, слепому - зеркальце...Миг - и лишь два сверкающих глаза оставались висеть в пустоте. Добрый ангел, оставшийся по ту сторону глаз, устало вздыхал, заворачивал их в платочек и летел домой, с грустью прислушиваясь к урчанию в животе и качая головой. Дома он аккуратно вытряхивал из подбитого глаза Танечку, из слепого - зеркальце, из подбитого глаза - живого кота, из слепого - дохлого, из подбитого - синий тапочек, из слепого - зеленый. Немного подумав и вытряхнув еще корзины пирожков, он закрывал оба глазика и вставлял их в Таню - спи, Танечка, доброй ночи. Синий тапочек прятался под кровать, зеленый уходил на раскопки, коты засыпали в обнимку, и ангел, наконец-то вздохнув спокойно, собирался уже приступить к пирожкам, как вдруг понимал, что он уже не очень добрый. Да что там, совсем недобрый ангел! Устыдившись своей новой сущности, он летел на высокую-высокую гору, и думать забыв про пирожки. Там он встречал бывшего не очень доброго ангела, который заблаговременно спрятался на горе от цветов и котов, где с удивлением обнаружил, что объедание пирожками весьма способствует подобрению. Пожав друг другу руки, добрый и не очень добрый ангелы обращались к краю света и представляли то, чего и в Африке не растет, особенно детально обрисовывая пирожковые кусты, так как добрый ангел тоже успел проголодаться, надеясь, что на этот раз все будет как надо. Сколько гипотез ни выдвигалось, никто из них не мог понять, почему вместо пирожковых кустов получаются цапучие цветы, причем, совсем несъедобные. В те минуты, когда солнце давало розовые всходы на влажной почве утреннего тумана, когда добрый и не очень добрый ангел заканчивали представлять последнее бесконечное дерево у края света, когда дохлый и живой котики, сверкая изумрудными камзолами и пофыркивая, карабкались на высокую-высокую гору с корзинами пирожков на головах, когда синий тапочек осторожно открывал слуховое окно, чтобы впустить утреннюю прохладу и зеленый тапочек, ползущий с ночной охоты сквозь городские заросли, Танечка еще крепко-крепко спала...
Трактат о флорофилах и древорастах
Флорофилы были очень маленьким, неизвестным цивилизованному миру племенем, живущим в дебрях африканской амазонки. Вернее, это они ничего не знали о мире, и думали, что земля по-прежнему держится на трех слонопудилах и одном ибунафорном жирафе, который был настолько скромен, что постеснялся родиться на свет. И сами флорофилы были такими скромными и такими маленькими, что не изобрели даже счёта на пальцах. Потому что им пришлось бы отрезать половину рук, чтобы для счета племени пальцев не хватило, и умереть от потери крови, или признать, что их действительно мало, и умереть от стыда. И не стало бы племени флорофилов в дебрях африканской амазонки, что было бы очень печально. Настолько печально, что сами флорофилы, едва подумав о таком развитии событий, бросались друг другу в объятия с громким плачем. И только добрый старец Учепень умел успокоить их песней или сказкой. Иначе умерло бы племя флорофилов от невыносимой жалости к себе. А были флорофилы настолько жалостливые, что целыми днями слонялись по деревне и хоронили мертвых жучков. На которых наступали, всё время слоняясь по деревне, а потом хоронили и плакали. Иногда флорофилы чуть не умирали от голода, стесняясь выйти за ворота деревни на промысел, где их бы засмеяло племя древорастов за малочисленность, что повлекло бы за собой смерть флорофилов от разрыва сердца. И только добрый охотник Барабуча умел убедить племя выйти из деревни глубокой ночью, когда никого не видно, а значит, некого и стесняться. Тем не менее, несмотря на скромность, флорофилы были гордым племенем, и никогда не позволяли древорастам безнаказанно плеваться в идола Корягу из крон высоких деревьев. Они кидались в них дохлыми удавами, которых еще не успели похоронить, и древорасты падали в обморок от отвращения. Древорасты были большими эстетами. И только добрый Невменяй, шаман древорастов, умел вернуть своему удрученному племени боевой дух. Он вручал древорастам краски из волос упертой мыши, и те не могли противиться своей врожденной тяге к прекрасному. Они разрисовывали весь забор вокруг деревни флорофилов, несмотря на их крики протеста, портретами своих забытых предков и бежали в лес, умирая от ужаса, увидев, что за рожи у них получились. А вслед им неслись вопли и стенания флорофилов, умирающих от непереносимости нанесенного оскорбления. И только добрая рыбачка Вонявка умела обратить внимание племени, на то, что давно пора бы помыть забор, который изнутри еще грязнее, чем снаружи. Флорофилы кидались вдогонку за древорастами, чтобы поблагодарить их за напоминание о грязном заборе, от одного вида которого флорофилы могли бы умереть от стыда, но по дороге умирали от радости. И только добрый Головарь, мудрец флорофилов, умел объяснить им, что лучше умереть от стыда, чем умереть от стыда, осознав, как глупо вот так умирать. Решив повременить с путешествием к предкам, племя возвращалось в деревню, когда сиреневые сумерки уже струились из затылка идола Коряги, навевая лирический настрой, и всю ночь мыло забор, а после падало на койки, умирая от усталости. Флорофилы были очень чистоплотным племенем, возможно, оттого и малочисленным. Но на самом деле, древорастов было не больше, чем флорофилов, которые просто стеснялись им об этом сказать. А исключительная самоуглубленность древорастов не позволяла им прислушиваться к чьему-то мнению, включая собственное. Они считали, что земля до сих пор держится на трех ибунафорных жирафах и одной слонопудиле, слишком гордой, чтобы появиться на свет. И целыми днями слонялись по деревне, крася жучков, а потом умирали от скуки, не зная, что еще покрасить. И только добрая дочь вождя Дурёна умела развеселить племя, предложив пойти плеваться в идола Корягу. Древорасты были слишком утонченными, чтобы понять нелюбовь флорофилов к искусству плевания. А флорофилы были слишком душевными, чтобы проникнуться аристократическим сплином своих соседей. Но в одном флорофилы и древорасты всё же сходились во мнениях: краски из волос упертой мыши очень легко отмываются от забора, но будут крепче, если добавить к ним порошок из усов грязопузки. Как уже говорилось, флорофилы и древорасты были очень маленькими, неизвестными цивилизованному миру племенами, а вернее, сами ничего о нем не знали. Соответственно, и понятие красной книги им было совершенно незнакомо. В итоге, на данный момент уже можно констатировать факт полного вымирания грязопузок в дебрях африканской амазонки, что очень печально. Но упертые мыши по-прежнему здравствуют.
Небоскреб
В одной далекой бескрайней пустыне, пустой, да не очень, жил да был Небоскреб. Никто не знал, кто его построил, и стоял он себе среди песков, один-одинешенек, да небо скреб со скуки. Скреб да скреб, скреб да скреб, глядь - дыру проскреб! Вышел из Небоскреба человек, глянул на небо - а там дырка. "Ух ты, солнце!" - сказал человек и ослеп. Небоскребу столо жалко человека, намотал он свою тень на шпиль, да как развернет ввысь! Ночь настала. Но скука не прошла. И снова начал он небо скрести. Скреб да скреб, скреб да скреб. Глядь - еще дыру проскреб. Вышел из Небоскреба человек, глянул на небо и говорит: "Ух ты, луна!". А потом загрустил и повесился. На Небоскребе. Небоскребу было жаль человека, но его самого-то некому было пожалеть. И начал Небоскреб качаться, сначала потихонечку, потом сильнее, и сильнее, и еще сильнее! Да как запульнет мервецом в небо! И полетел он как метеор. Летел-летел, летел-летел, бабах лбом в твердь! И дальше полетел. Оставив за собой мааалюсенькую дырочку. Вышли из Небоскреба люди, посмотрели на небо : "Ух ты, звезда!" - говорят. Захотелось им тоже звездами стать, похватали они веревки - и давай на Небоскребе вешаться, да всяк повыше норовит! Совсем осерчал Небоскреб, вертится, крутится, и строчит телами в синь как пулемет. Все небо звездами усеял. А люди все вешаются и вешаются - ну что тут поделать? Хочешь жить - умей вертеться. Вот и вертелся он, как заведенный. А на одном далеком-далеком астероиде, стероидном, да не очень, сидел Бог и смотрел по телевизору, как бедный Небоскреб отдувается, и все думал - чем бы подсобить? Вот так сидел он, сидел, думал-думал, да темечко себе скреб. Скреб да скреб, скреб да скреб. Глядь - дыру проскреб! И вылез из дыры Супермен. Посмотрел на Бога - и давай хохотать: "Ухххагагааа! Бог с дыркой, Бог с дыркой!". Осерчал на это Бог, схватил Супермена за ногу и зашвырнул куда подальше. А дырка в голове, не имея возможности самостоятельно отделать обидчика, аж почернела от зависти. Так во Вселенной появились черные дыры. А Супермен летел себе летел, летел-летел, летел-летел, об Землю лобешником бац! - и прилетел. Лоб у него был стальной, а мозги титановые - что с ним станется? А Небоскреб все качается, а люди все вешаются, уж на небе яблоку негде упасть. Посмотрел на это дело Супермен, хотел темечко поскрести - ан все ногти пообломал. Так и не удалось подумать. "Значит, работать надо!" - решил Супермен, и давай строить еще небоскребы! Вернее, понабрал он небоскребных семян, летит над пустыней - и швыряет горстями, а за ним - небоскребы, небоскребы, небоскребищи встают как на дрожжах! Всю пустыню засадил, так и сяк, и наперекосяк, вкривь и вкось, да хоть не врозь. Много стало небоскребов посреди пустыни. Посмотрел Супермен на это дело, и очень стыдно стало ему : "Ну я нагородииил....". Так появился город. И трудоголизм, от которого помер храбрый Супермен в самом расцвете лет, попытавшись засеять небоскребами весь мир, но надорвавшись. А небоскребы тем временем успели открыть глаза, посмотрели друг на друга и несказанно обрадовались : "Нас много. Как хорошо!". Хотели было обниматься начать, да тут как повысыпали из них люди, как начнут вешатьсяяя! Да что ж за напасть такая? Небоскребы посовещались и пришли к выводу, что люди - это болезнь, передавшаяся им от самого первого Небоскреба. А лекарство от нее, к сожалению, только одно...А на одном далеком астероиде Бог стирал космическую пыль с телевизора и включил невзначай - как раз в это время Землю передавали. Пустыня. Песок. Жара. Стоят небоскребы. Толпой. И качаются как дураки. Начал было Бог себе опять темечко скрести, да в этот момент, к счастью, отключили электричество. А небоскребы все качались и качались, хором, невпопад. Среди них был один особо одаренный небоскреб, который, качаясь, еще при этом думать успевал. Думал-думал, думал-думал и придумал. "Братья и сестры! - говорит - А давайте все вместе качнемся сначала в одну сторону, потом в другую, потом в третью и так далее. И посмотрим, что будет". Идея пришлась по душе небоскребам, ибо скука за все время никуда не пропадала. "И-и раз!" - сказал особо одаренный, и все качнулись направо. "И-и двасс!" - и все качнулись налево. Так появился счет, танец и...Ветер. Не удостоив и каплей внимания небоскребы, увлеченно танцующие посреди пустыни, он полетел себе вдаль, гордый и напыщенный, летел он так, летел, летел-летел, летел-летел, и загрустил. Повеситься Ветер не мог из-за отсутствия шеи, и сильно осерчал от этого. А тут еще небоскребы танцуют, такие веселые-веселые, веселые-веселые...Рассвирепел Ветер вепрем, вострубил трубадуром, да как ринется с горных высей, возвещая, всем - труба! Разнес город в клочья, клочки - на кусочки, кусочки - на молекулы, и вновь вокруг лишь песок да пекло. Бескрайняя пустыня. Синь. И - глазам не поверить - ни одного небоскреба! Устал Ветер, даже остыл маленько - на такой-то жаре! - присел на камушек отдохнуть. Сидел-сидел, сидел-сидел, и стало ему скучно. Скука-то так никуда и не девалась. Загрустил ветер, потом завыл, застонал, заревел - и заплакал. Плакал он, плакал, плакал-плакал, плакал-плакал...Глядь - заплакал полпустыни. Так появился Океан. Перестал Ветер плакать, на волны засмотрелся. Сидел он так, смотрел себе, смотрел...И снова скучно стало. Хотел было Ветер попробовать утопиться, но вдруг вспомнил одно старое проверенное средство...Сел он на берегу Океана, и давай песок скрести. Скреб да скреб, скреб да скреб...Глядь - букву наскреб! Обрадовался Ветер, и давай еще буквы скрести. А из букв наскреб слова, а из слов - строчки, а из строк - строфы...Так появились стихи. Но писать их было уже некому...
Похвала Селедке
О Селедка! Любой фуфырик пред тобой главу склоняет! Селедка! Не именем Селены ль ты наречена? Серебряным прожектора лучом скользишь ты в темных водах пива, серебряным сияньем затмеваешь белый горький свет поллитры. О Селедка! Руки нереид тебя качали, руки упаковщиц фасовали. С отрубленным хвостом и головою - Венеры изваянью ты подобна. Соленая, сушеная, в заливке или без, Селедка, ты прекрасна, как ХаОс, Свет порождающий - так опьяненье мудрость порождает. Сушеная Cеледка! Соленая Cеледка! Вы - словно сестры-девы лебединые, одна злата, сияньем Аполлона озаренная, другая же светлее облаков Нефелы, одна, иссушенная зноем, легче Терпсихоры стала, без крыльев воспарить готова, другая же слезами Океана пропиталась, в коих - правда жизни, соль и сладость. О Сушеная Селедка! Не разрезать мойре нить, связующую нас! О Соленая Селедка! Стыдится многоглазый Аргус взора твоего! Хвалу пою вам, сестры неразлучные, вакханками бы вам Дионису вослед в безумье мчаться с воплями, ударами в тимпаны полошить Счастливую Аркадию! Но провиденьем было суждено вам, о лучезарные, нести людскому миру красоту, блаженство, знание - о том, что есть закуска под луной - и кто бы, кто бы смог, посмел сравняться с вами в искусстве этом? Ни гордый огурец, ни многохитрый лук, ни баунти, чьи речи полны грез, ни братья-сухари, Деметры сыновья, чье множество неисчислимо, подобно множеству дриад в могучих кронах, не овладели человечьим сердцем так, как ты, Селедка, подобно прометееву огню твой образ двоеликий в нем горит неугасимо. Хвала тебе, Селедка, пусть звучит отныне и вовеки в мире сем, и отзвуки ее слышны в заоблачных высотах у зевесова престола, и отзвуки ее доносятся до царства мрачного Аида, и в глубях Тартара звенят. Хвала тебе, Селедка, летит, с титанов кличем слита, от прометеева столпа к столпу закатному, и вновь, над миром воспаряет, не умолкая ни на миг, не прекращаясь, словно смена дня и ночи, веков, тысячелетий! Хвала тебе, Селедка, о среброхвостая, о достохвальная, о несравненная, о богоравная! Селедка! Закуске матерь, возлиянию сестра! Хвала, тебе отныне и вовек!
Из архивов радио Дурдом FM
- Доброго времени суток всем слушателям Дурдом FM. Для тех, кто только присоединился, напоминаем, что мы ведем репортаж с колхозного поля деревни Старые Собаки, где сейчас происходит историческое событие: буквально несколько минут остается до начала первого в районе чемпиномата по перетягиванию репки. Старым Собакам не впервой принимать спортивные соревнования, но это особенный случай, к которому организаторы подошли со всей ответственностью и за целый день даже ни разу не выпили. А денек сегодня солнечный, погода для соревнований - первый сорт. Солнце, поле, навоз - что еще надо для приятного времяпровождения? Конечно же, репка! - говорит Никифоровна, вытягивая сапог из густого фекального покрова. Она сегодня в качестве помощника спецкора и тоже может видеть эту потрясающую, гигантскую репину, одиноко желтеющую посреди поля под палящими солнечными лучами. Вокруг виновника торжества уже начинают собираться болельщики. Они лузгают семечки, обсуждая предстоящее зрелище, и трезвеют потихоньку - организаторы подошли к алкогольному вопросу со всей ответственностью, в нашем случае можно сказать - геройством. Мы сейчас подходим к подножию репки, это просто восхитительно! Никифоровна, прокомментируйте с позиции эксперта, пожалуйста.
- Дааа, репа в этом году уродилась воооо какая! Не жалуемсь. Эт всё аномалия ента, магнитная, небось. От нее незнамо чё растет. Иш, хреновина какая вылезла, выше сарая будет!
- А тем временем в упомянутом сарае по правую сторону поля, который заменяет команде раздевалку, ведутся последние приготовления. Команда "Красный хрен" с минуты на минуту должна выйти на поле, только послушайте, как волнуются зрители, даже забывают сплевывать лузгу от семечек и глотают так, судья в который раз свалился с яблони, у меня самого пот градом - не каждый день становишься свидетелем такого события. Вдобавок, жара сегодня страшная, даже немного завидую тем, кто сидит сейчас возле приемников, настроившись на нашу волну, это радио Дурдом FM, не переключайтесь. Мы ждем с минуты на минуту...Но вот дверь сарая распахивается и на поле появляется дед Питрович, капитан команды "Красный Хрен"!! Потирая жилистые руки и с улыбкой кивая болельщикам, он движется к репке. Организаторы только что привязали к ее хохлу трос, который Питрович сейчас пробует на прочность, и судя по одобряющему мату, доволен вполне. Судья готовится дать стартовый свисток. Никифоровна, напомните пожалуйста правила соревнований
- Ну, значит, тут всё просто. Есть репка, есть дед, он ее берет - и тяянет, пока не вытянет. Если нейдет - выходит игрок из команды и помогает ему, потом еще игрок, и так пока вся команда не кончится. А если всёрно никак - тут уж ничё не попишешь, экскуватором рыть надоть. Но если уж вытянут....Опа!
- Свисток! Состязание началось, мы прервем пока Никифоровну и понаблюдаем за происходящим. О, вы только послушайте, как пыхтит и матерится дед! И-и раз, и-и раз! Давай, Питрович! К полю сбегаются новые зрители из соседних деревень, привлеченные эхом дедовых ругательств. Как старается-то, сколько былинной мощи! Дед уже весь красный, совсем как символ команды, изображенный на его спортивной фуфайке. Ну же, тяни, тяни! Питрович перехватывает канат зубами - какой серьезный ход! - но репка ни с места, сидит как вкопанная(простите за каламбур). Тянеееем!!...Ах, какое разочарование! Но раз не вышло с первого раза, со второго точно должно получиться. И вот на поле появляется бабка Сима в розовой бандане и красных шароварах, с лопатой на плече! Не знаю, зачем ей лопата, нужно спросить у Никифоровны....Ооо! Какой сильный ход! Со всего размаху бабка бьет деда лопатой по лысине! "Старый хрыч! - кричит она - Чё харю развесил? А ну пошел тягать, потащили, во, во!" Бабка за дедку, дедка за репку, судья дает свисток, второй тайм! "Оп, оп, опаа! Пошла, пошла!" - это болельщики поддерживают команду. Вокруг поля ездит спасательная бригада на тракторе - мало ли что может случиться при таком накале страстей. А перетягивание репки идет своим чередом. О боже, впервые вижу такую слаженность действий игроков. Стоит деду начать нюнить "не получится, тяжко" - бабка бьет его лопатой по голове, и заседание, тьфу, соревнование продолжается! Замечательная находка, не правда ли? Очень оригинально, а, Никифоровна?
- Да бабка Сима ваще оригинальная. Про нее даже песни сочиняют... Твою дивизию! Куда тянешь, ну куда ты тянешь?! Слепой что ли? Ну ё!!
- Похоже, ситуация на поле патовая. Дед с бабкой уже глаза повыпучили, а репке хоть бы что. Недовольство зрителей возрастает, кто-то начинает винить репку в нарушении правил, судья сидит на яблоне, прикрывшись куском забора в качестве щита от летящих в него комков навоза - некоторые любят снежки погорячее. Тем временем выяснение отношений между дедом и бабкой закончилось поломкой лопаты об репку, бабка получает желтую карточку. А на поле появляется новый игрок - это внучка Анютка! О, как ей идет этот спортивный топик и не менее спортивная мини-юбка! Трибуны просто лежат...и...ну, товарищи! Это же совсем не спортивно! Да, кстати, во время второго тайма зрители успели навалить бревен, и таким образом вокруг поля появились импровизированные трибуны. Правую трибуну полностью заняли бабы, они стучат в жестяные ведра, вертят трещотки и дудят в картонные трубочки от туалетной бумаги, поднимая таким образом боевой дух команды. Грохот стоит невообразимый, я, кажется прослушал свисток. Да, третий тайм начался! Внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку! Тя-нем, тя-нем, тяяянеееем! Сколько визга, рева, мата, соплей! Навоз летит из-под сапог спортсменов, как из-под буксуещего будьдозера! Никифоровна убежала брать интервью у еще не задействованных членов команды, пожелаем ей удачи. Как старается внучка Анютка, я просто не могу закрыть на это глаза, хотя по правилам приличия стоило бы...Но что это? Неужели...Да, это так! Репка начала подаваться! У них получается, получается! И-и раз! Навались! Так, так, давай! Оооо-пааа!! Оооо-паааа!!! ООООоооох как внучка шлепнулась в навоз!.... Бабка с дедом кое-как, но удержались на полуоборванном тросе - вот что значит, семейные узы! Пока спасательная бригада вытягивает внучку из навоза трактором, рабочие меняют трос, Никифоровна пытается разговорить кошку с собакой, мы, пожалуй, сделаем небольшой перерыв. Рекламная пауза на Дурдом FM. Радио Дурдом FM - это диагноз! Не переключайтесь!
РЕК-РЕК-РЕК-ЛААААААМАААА!!!
(жалостный кошачий хор)
Не видать нам больше миски
Не мяукать под окном
На сардельки, на сосиски
Нас порубит гастроном
До свидания, скамейки
И гуляния весной
На сосиски, на сардельки
Нас порубит ряд мясной
До свиданья, мальчик добрый
Что подкармливал не раз
Ты в сосисках, ты в хот-догах
Может быть, узнаешь нас
(голос диктора)
Колбасы "Полиграф". От чистого сердца - для честных людей!
Радио Дурдом FM - это диагноз! А мы продолжаем наш репортаж со старособакинского чемпиномата, за время перерыва к нам вернулась Никифоровна, изрядно покусанная и поцарапанная, очень грустная, и лучше пока ее не трогать. Погода тоже погрустнела, солнце скрылось за тучами. Низко летающие ласточки сшибают с деда ушанку, Питрович настолько устал, что даже не матерится. Но несмотря на похолодание, страсти только разгораются. Вокруг поля собралась уже вся деревня, не считая жителей соседних. Вижу, на трибунах появился милицейский мегафон, где сама милиция - не известно. Левый сектор центральной трибуны изо всех сил поддерживает бабку Симу, дающую оклемавшейся Анютке ценные указания. Но вот заканчиваются последние приготовления, и на поле выходит собака Жучка. Или Жуч? С такого расстояния не разглядеть, ну и ладно. Судья дает начало четвертого тайма! По-е-ха-ли! Внучка за бабку, бабка за дедку...Ух, как Жучка вцепилась-то куда! Внучка визжит, но рук не отпускает. Какие мужественные девушки у нас в деревнях - ничего не жалеют ради победы! И репка шатается, да, она шатается! Вперед, "Красный хрен"! Как выяснила Никифоровна, команда назвалась в честь армейской газеты, издававшейся в этих краях в годы Гражданской войны. Много воды утекло с тех пор, но страна помнит своих героев, и рождает новых, ничем не уступающих прежним, например - таких как эти, изо всех сил тянущие гигантскую репу, хрипя, срывая мозоли, упираясь всеми четырьмя лапами - поаплодируем же им стоя, они заслужили такую честь! Но что-то я заговорился, а тем временем опять оборвался трос! И резинка внучкиной юбки - ну что ей сегодня так не везет. Зато как везет зрителям...Да, репка что надо. Тем не менее, команда не теряет боевого духа, подгоняет друг друга матами и пинками, готовясь к новому заходу - а над полем собираются тяжелые тучи, скоро будет дождь - такая изменчивая погода у нас в краях. Но народу на трибунах только прибавляется, болельщики уже ставят самогон - кто на репку, кто на "Красный хрен". Левая трибуна подняла громадный транспарант "Хрен репки мудренее", а вот правая выступает не очень удачно, кто-то даже начал скандировать "Вперед, Сельдерей!", когда у нас сегодня на поле "Красный Хрен", а команду "Вперед, Сельдерей!" дисквалифицировали за злостное пинание сарая. Тем временем, напряжение нарастает... Ой, и когда успела выйти кошка? Приветствуем Мурочку! Свисток! И вновь закипело, и забурлило, и понеслось! Репка шатается, как Пизанская башня в бурю, уже на двух тросах висит истекающий потом дед, четвертую лопату бабка ломает об его голову, кошка дерет Жучку за уши, та лишь сильнее сжимает челюсть на внучкином заду, трибуны ревут, трибуны вопят, "Даёёёёёёшь!!!" - орет Никифоровна, где-то вдали сверкнули первые молнии - гроза собирается над деревней. Боже мой, боже мой! Опять неудача! Это не репка - просто монстр какой-то. Магнитом ее там что ли держит? Унылая команда уходит с поля. Неужели это всё? Кто бы мог предсказать такой конец, какая была борьба! Бедная Никифоровна, она чуть ли ни плачет, я сам с трудом сдерживаю слезы...Но что это? Не верю своим глазам, команда возвращается на поле! Оказывается, у них есть еще один игрок, не входящий в постоянный состав. Вот так темная лошадка! Но по правде, это - Мыш....кааааа... Никифоровна, ты тоже это видишь? Ничего себе мышка! Дорогие радиослушатели, если вы когда-либо видели мышь ростом с хорошего баскетболиста и такими же мускулами...
- Да ето всё аномалия магнитная наша. Говорила ж - чёрти што после нее растет...
- Это Никифоровна была, мне снова приходится ее прервать, потому что мышка (вернее - Мышище) уже подходит к репке железобетонным шагом и пробует тросы на прочность. Судя по знакам Питровича, нужно привязать еще один. У бедной репки уже весь хохол изодран, но, как говорится, против мышки не попрешь. Аномалии это, или еще что - кто знает. Главное - результат. А то, что мыши здесь такие - неизвестно, какой здесь сыр, какое молоко, какие коровы, какая трава...Оооо, какая...Так, не отвлекаемся, не отвлекаемся. Потому что судья уже объявил начало пятьдесят четвертого забега. Ух-нем, ух-нем скандируют матросы! Да, мышка суперстар! А на поле появляется группа поддержки в красных юбочках - под цвет команды - и начинает строить пирамиду Хеопса. Вот! Вот! Репка уже на подходе! Так и прет, ох, как прет....Ась, Кефировна? Да туман - это ж от дожжя, от дожжя...Ооо! Похоже, дело принимает серьезный оборот! На северном краю поля появляется отряд ковбоев Хаггис, на южном - ряды индейцев Там-тампакс. Предстоит решительная схватка! Они сошлись, волна и камень, навоз и солнце - день чудесный...Тяни, тяни, Супермыш!... Никифоровна, взгляни, какая кругом красота - а мы, вместо этого всего сидим в навозе и тянем кота за хвост. То есть, субмарину...Что? Ой, товарищи, тьфу, дорогие радиослушатели, она выходит, выходит! Да, да! Давай! Красный хрен, Красный ХРЕН!! Опасный момент! УРААААААА!!!!! ГОООООлос сорвал....Вытянули репку!! Дорогие мои, золотые! Болельщики ворвались на поле, смяв сарай по дороге, и качают чемпионов на руках, ногах, голове в потоках дождя - лиловых, сиреневых, красных... Боже, что творится на стадионе! Это величайшая победа всех времен и народов! Никифоровна снова убежала интервьюировать, на этот раз - мышку. Удачи ей. А мы завершаем репортаж из Старых Собак. С вами были специальный корреспондент Фома, Никифоровна, какой-то кирпич с глазами...Так, не отвлекаемся. На этом мы ваще завершаем репортаж, потому что поздно уже плакать...Радио Дурдом FM - это диагноз! Приятного вам отдыха, дорогие радиослушатели, и до новых встреч! |
1 
