По ночам превращается память в чудной палимпсест:
все, кто предан тебе, предстают на одном колесе
испытанья, - а ты наблюдаешь, и зряч, и бессилен;
ничего изменить не умеющий зреньем двойным,
ты заранее знаешь, кто первым слетит, кто вторым.
Все уйдут в никуда. Растворятся в сиянии синем.
Видишь точно - в какую минуту, в котором году:
отряхают песок, принимают за пафос беду,
вереницей обид устремляются в росное утро;
твой недавний собрат, помогавший в несенье креста, -
и ему надоест постепенно твоя маета,
и незрячей сестре - всё, как ты, прозревающей мудро.
Никого не щадит полый шар, отрывной календарь;
никого ещё нет - а от них уже нет и следа.
Всё начнётся - и тут же кончается. Звёздно и хрупко.
Снежно кружит земля. По орбите плывёт колесо.
На ладони зимы засыпаешь - нелеп, невесом,
вспоминая пророческий бред уходящего друга.
Там, в обители мистика, - Библия с краю стола;
в аскетической кухне - сиротский осколок стекла.
Темнота, и юродство, и страсти по нежной Диане.
Послезавтра уйдёт колдовство - ни тебя, ни его.
А потом обернёшься - ни памяти нет, ничего:
только зренье забрезжит - и тоже померкнет в тумане. |
1 
