I.
Вадиму Банникову
Не говори со мною о телесном, -
ах, нет, об аленьком, цветочном, о лесном,
о звере тёмном, из глубин глядящем,
о мифе, темнооком и парящем,
плывущем посуху с надломленным веслом.
Короче говоря - о настоящем,
полночном - не во сне, так изнутри, -
но боже, боже, - ни о ком живущем,
поэте, мир творящем и поющем,
о пробующем - нет, не говори.
II. Cегодня не вернётся человек,
ушедший за вином и хлебом.
Его хозяйственная верная жена
застынет, поседеет у окна,
отсчитывая час, неделю, век
в приросшем к телу рубище нелепом.
Пройдёт сто лет. Всё - бронза и скелет.
Всё так же человека нет и нет.
Лишь смотрят в тишину сырые вещи
и падают с верёвки бельевой,
и всё - лишь сон вещей, лишь сон зловещий
меж расстояньем и Москвой.
III.
А где упал - там незабудка
Расширилась, как вещий глаз.
Ты стал природою. И жутко
Мне на неё смотреть сейчас.
Инна Лиснянская
Всё станет о тебе прохладным следом,
бутонной завязью, смешной, как смерть сама:
в вареньях тёплых - яблочное лето,
в бетонных кладках - луч пыльцы и света,
а после - баночно-укромная зима.
Там ночь сластится девочкой невинной,
в её ветвистых пальцах тает мёд,
и время, разделясь на половины
(одна - вовне, другая - пар глубинный),
отныне по-особому течёт.
И в этом сне, разбуженном и сладком,
как райский плод - разрезан, растворён, -
ты стала всем - уже с обратным знаком,
всё ты - но в измерении инаком.
Всё - минус-ты. Присутствие твоё.
Вне близости, вне твоего хотенья.
Так адово, так ливнево, навзрыд,
где всё, что было, - будет белым шумом,
засахаренной болью, звёздной тенью.
И зажило. И больше не болит.
IV. Всё проходит, всё проходит.
Всё проходит, не болит.
Где-то что-то происходит.
Время - мрамор и гранит.
Все цвета - сурьма да охра,
память - посох да сума.
День темнеет. Ночь оглохла.
Спит усталая зима.
Снится ей большая Ницца.
Жёлтый остров заливной.
Полустёртая страница.
Крейсер с пёстрой полосой.
С дымной трубкой у борта -
суета и маета.
Белопенная печаль,
отплывающая вдаль. |
0 
