***
Упало слово на траву
И стало долго ждать,
Когда же я, вконец, сорву
Земную благодать.
Вот за стеною глупый альт
«Разгрызть» не может «ре»,
И я иду, и всё асфальт.
А слово на траве.
***
Свече нужен воздух гореть. Вам же ведь будет темно, если воздуха ей не дадите. Вам же ведь будет дышать тоже нечем!
Вы говорите: «Какая свеча? За электричество платим».
***
Каждому до сердца не достанешь: оно у всех на разной глубине.
***
Она встретила меня и сказала ласково:
- Ну, дай мне свою душу, - и просто коснулась рукой.
Я успела почувствовать, что меня нет. И тишину. И вот уже сейчас ничего. Но она закричала:
- Больно!!! Больно мне! Забери!
***
Я опять написала рассвет,
Не такой, как когда-то, не прежний...
Но в нём снова пылала надежда
На другой, через тысячу лет
Рассвет.
Счастье
Ты пойдёшь на проспект, будто кошка по крышам.
Как девчонка, как будто бы с двойкой.
Чу, как робкое, чуткое, сильное дышит
Кротко-кротко и всё-таки бойко.
Отчего-то внезапно заплакав,
Ты аукнешь, как будто в лесу.
Магазины, весна и собака,
Тоже пегая, в жизнь и весну.
И по этим цветущим проталинам,
По которым скребутся на лыжах,
Ты дошла бы сейчас до Италии,
А из Рима пошла б до Парижа.
Но пойдёшь на проспект, будто кошка по крышам.
В тесном городе «здрасьте» и «здрасьте».
Слышишь? Робкое, чуткое, сильное дышит
И молчит, что оно – это счастье.
***
Ты забыл, как бывает ужасна забывчивость
Непогашенных окон бесстыжих без штор,
Безрассудно улыбчивых,
Слепо и сбивчиво
Из которых плывёт безучастный минор.
До рокота, до грома, кулаками.
Пока в борьбе сольются огневой
Два вопля: чёрно-белый вопль клавиш
И одинокий и бесцветный мой.
Сдирать, как кожу, клавиши и звуки,
Рыдать без слёз, смеяться не улыбчиво
Бесстыжим жёлтым окнам тугоухим
Без слёз забывчиво.
В кровь руки и симфонии, ноктюрны,
Раздавленные пальцами и болью!..
... «Теперь не дурно,
Только ты вот дура
С его любовью».
***
В городе N валит снег,
В городе S передышка.
Синий трамвайный разбег,
Разные лица, как вспышки.
Тает заброшенный день
В сквере у станции,
Кружит тяжелая тень
В луже и в танце...
Встретишь меня у метро,
Как полагается принцу,
В сером прескучном пальто,
В кедах и джинсах.
И загрохочет вагон,
Нас унося из сегодня.
В городе S всё не то.
Станция S. Мы выходим.
Воздух глотая с дождём
В спешке и шуме
Выйдем с тобою вдвоём
В снежные думы.
В городе N валит снег. Чисто и сладко
Песни поёт синим девяткам
Рёвы моторов, голос металла –
- Всё засыпает в неге усталой.
В городе N мне бы родиться
Веткой рябины или синицей!
- Слушай, а может, пешком в N пойдём?
- Нет. От меня свежо пахнет дождём.
Дождь
Дождь говорливый, вспыльчивый, косой
Ворвался в городскую моду;
И я пила его свободу,
По лужам шлёпая босой.
И было небо счастливо дождливо,
И было небо будто ни при чём;
И оставались на щеках счастливо
Наши поцелуи под дождём.
*
Теперь мой дождь молчит себе с утра,
Теперь мой дождь правдивая бесскучность.
И я к нему, как к мужу равнодушна,
С которым я терпела – не жила.
А раньше были нам дожди грибные,
И после них и лужи и рассвет.
И раньше мы такими были...
Какими нас теперь уж больше нет.
Дождь говорливый, вспыльчивый, счастливый
Трещит по крышам без умолку весть.
И дозревают огненные сливы,
Которых вместе нам уже не есть.
***
Я? Нет, не я – моя тень
Гаснет устало за дверью.
Утро заоблачно-тихо.
Утром я призрачно верю
В этот сверкающий день,
В новый живительный вихрь.
Вечером тени длиннее,
Вечером долги дороги.
Сумрак закатами вышит,
Чувство пути и тревоги.
Тени бегут по аллее,
И не оступятся тени,
И не падут на колени.
Ветер теней не колышет.
***
Я бросилась в волны отчаянно –
Я бросила камень надежд.
Никчёмный, никчёмный, случайный
Рассёк синий бархат одежд.
Разбился на тысячи искр,
Как сердце о воду разбил,
В мгновении медлен, в столетии – быстр;
Сердца приземляет не нож и не выстрел,
Скорей, неимение крыл.
***
В воздухе порох дымящийся будней,
Смогом удушенных, словно удавкой.
Синь предвечерняя шумных и людных
Улиц и улочек. Мёртвая давка.
Мерзнет асфальт, отрешенный от мира,
Втоптанный в грязь и заплатанный жизнью.
Желтые окна, чужие квартиры
И тошнота от машинного визга.
Как же легко уходить, оставаясь,
Черной дорогой блестящей от ливня
И говорить о душе, заикаясь,
И понимать, что выходит наивно!
Как же легко обещать и не сбыться,
И выходить в жизнь в малиновом платье,
Ярком и все ж из дешевого ситца,
И растворятся в бетонных объятьях.
Серая девочка с книжкой подмышкой,
Ангел с кудряшками рыжих косичек.
Очень худа и доверчива слишком,
И без хороших и глупых привычек.
Нужная всем, как какая дворняга-
Площади этой, вокзалам и вышкам
В бездну-туннель уходи шаг за шагом,
Прячься скорее в дешевую книжку,
В дым сигаретный,
В шелест газетный.
Книжная лавка,
В сумочке Кафка.
Пройдена давка.
***
Гаснет площадь огней невесомых,
Невесомо сплавляясь во тьму.
Город дышит неровно сурово:
«Тишина. В тишине. В тишину».
Город-ночь. Каблуки по асфальту
В ритме сердца и в ритме стихов.
Колесо обозрения сальто
Пробежало из брошенных слов.
Так беззвучны закрытые двери,
Будто вечность за ними лежит.
Боже мой, кто когда-нибудь мерил,
Как, насколько извилиста жизнь...
И в закате сто сорок и солнце
Из зимы электрических ламп.
«Как живётся, вам сладко живётся?»
Я иду за судьбой попятам.
«А у вас очень мило, вы знаете...», -
Солгала, будто кто-то солгал.
Знаю, руки когда-то покаются,
Что их холод тебя обнимал.
Как всё влилось в асфальт монотонно
И так лживо, что ищешь провал.
Луна весом в желтую тонну
Скорчила в луже овал.
Вой Сирены
За окном раздавался вой Сирены.
- Давно у нас концерт? – отец вернулся с работы с конфетами, с пирожными. У Толи завтра день рождения.
- Да как заорёт бешеная! В электричках не наоралась, что ли?
- Я-то с той стороны шёл, слышу, Сирена воет.
- Мама, о чём она поёт? – спросила спросонья дочка.
- Не знаю. Лежи!
- Интонирование плохое, - выдал Толя с набитым ртом. Вытащил у папы из сумки пирожные, жадно жевал, глотал, размазывал кремовые розочки, по губам, по щекам. Никто не смотрел на него. Сирена выла. – А мы с Коляном в неё камнями кидались с балкона. Как запущу щас! – замахнулся перемазанной рукой. Сирена выла. И тут он запищал, засмеялся: - Ни верю. Ни верю! Не можит бить, что би ви камнимь в живого чиловека, - замахнулся – и кремовые брызги прямо в стену. И вздрогнул. От нового вырвавшегося воя. От сестриного невнятного плача. От «Ты что делаешь, щенок!», «Ты что же творишь!». От тяжёлого горластого дверного звонка. От криков как коротких выстрелов: «Заткнись!», «Милицию вызовем!»
- Хоть бы глотку ей кто перерезал там. Пьяница несчастная! Я в милицию звоню. Или в эту..., – мать ищет телефон.
- Подожди, Галь, - на пороге соседка.
- Давно позвонил бы уже! Старший по дому! Ждёшь, пока сын из школы не вернётся!?
- Сын?! И сам виноват будет. Он у тебя человека готов убить.
- У меня?!
- Воспитала!
- Я?!
Сирена выла.
- Да что вы, Галя, Паша! Ну не надо же! – мялась соседка.
- Всё! В милицию звоню.
- Нет, Галя, подожди. Не надо в милицию. Горе у неё. Сына её убили. Серёжку. Это она ему...
Сирена выла. Гитара чумазая, затасканная, пискляво-охрипшая, как больной ребёнок лежала у неё на коленях. Гитара большая, она маленькая, хрупкая - засохший стебель на ветру. И горло, и грудь чуть ли не рвались от этой песни.
- Галя, подожди в милицию, я прошу тебя. И в психбольницу тоже, пожалуйста.
Пальцы стёрлись о струны, в горле сделалось горячо. Она уже не выла, а просто кашляла, задевая струны. И вдруг тонко из последних сил запела, так, что слышно было:
- Спи, моя радость, усни!
В доме погасли огни...
- Галя, не надо, не звони.
За окном раздавался вой сирены. Другой.
Об авторе:
Ирина Гуляева, 19 лет, студентка третьего курса Литературного института имени А.М. Горького; в Химках ведёт детскую литературную студию «Пёрышки».
Стихи и проза публиковались в альманахах «Озарение» (2006 г.), «Подсолнушек. Многоцветие юности» (2008 г.), «Истоки» (2011 г.), коллективных сборниках «Дебют» (издан Литературным институтом в 2008 году), «Литературные Химки» (2007 и 2008 г.), «Литературной газете», журналах «Ералаш», «Маруся» «Первоклашка», «Детская школьная академия», «Чудеса и приключения детям», «Книжки, нотки и игрушки…», на сайте журнала «Лампа и Дымоход».
|
3 
