Твои девять жизней
Говорят, у кошек в запасе девять жизней. Как только заканчивается одна – начинается следующая. И так девять раз подряд, словно в компьютерной игре. Но разве у людей не так? Мы тоже проживаем по несколько жизней внутри одной – от детства до старости - да еще каких разных! А вот сколько, это уж как повезет, одни больше, другие меньше. Только в отличие от кошек, мы все свои жизни помним, и вновь к ним обращаемся, думаем, вспоминаем, сравниваем.
Когда мне было лет тринадцать-пятнадцать, очень хотелось заглянуть в собственное будущее, хотя бы одним глазком, на секундочку, чтобы увидеть, как оно там все будет. В те времена мне попался какой-то импортный фантастический роман, где герой еще в детстве обрел такую способность, и все в своей жизни знал наперед. Я тогда мучительно завидовала ему и тоже хотела так, но у меня, понятно, ничего не получалась, как я не пыталась следовать предложенным в том романе методикам и другим, любительски почерпнутым из того небольшого количества эзотерической литературы, что была доступна.
А сейчас я знаю точно, все правильно, нельзя, это бог так людей защищает, от них самих, не давая заглянуть вперед. Вот что бы я за ту крошечную секунду увидела? Наверняка совсем мало, а выводы сделала. Все бы зависело от такого, на какую именно из своих жизней мне удалось взглянуть. Попала бы я туда, где чувствовала себя безоговорочно счастливой, и решила, что так будет всегда, всю мою жизнь, которая тогда еще начиналась, и ждала бы только этого. И ошиблась бы со своими ожиданиями, почувствовала потом себя обманутой. Или по-другому все получилось бы – я попала туда, где мне было плохо и больно. Увидела бы я собственные страдания, и, может, вовсе дальше идти не захотела. Да еще в пятнадцать лет. Нет, сейчас я твердо знаю, свои жизни можно разглядывать, сравнивать, только ретроспективно, никак не вперед, потому что там обязательно будет разное: и хорошее, так, что все внутри заходится от счастья, что не веришь сам себе, просыпаясь по утрам, и плохое тоже будет, когда придется выживать, стиснув зубы и не оглядываясь по сторонам, чтобы не завидовать тем, кому сейчас лучше. И так у всех – нет никаких исключений. Каждый живет свои собственные жизни, перемещаясь из одной в другую, словно прыгая по плоским камням, скрытым сверху морской водой и стараясь не оступиться. Не успеваешь оглянуться – все сейчас у тебя уже по-другому, чем было три, пять или семь лет назад и ничего уже не вернешь.
Только помнишь, как там все было. Иные картинки остаются навсегда, помогают брести дальше, переваливаясь из одной жизни в другую, таскать на себе тяжести, что подкидывает судьба: забот, достижений, удовольствий и разочарований. Вот одна из таких картинок.
Поезд из моего детства
Мне тогда было, наверное, лет двенадцать. В то лето мы отдыхали на Валдае, а потом собирались к друзьям, что жили у границы с Финляндией. В те времена ходил туда только один поезд в сутки и останавливался в Бологом под вечер, часов в пять. Прямо в доме отдыха мы заказали билеты. Но до Бологого надо было еще добираться, тоже на поезде, часа три. Была у родителей, точнее у мамы, тогда еще одна цель. Ее отец, пусть и прожил всю свою сознательную жизнь в Москве, родом был откуда-то из Осташкова, из Черных Грязей, которые именно там, между Валдаем и Бологом находятся. Хотя бы из окна вагона можно было посмотреть места, где родился дед.
Разумеется, мы думали, что поедем на электричке. Но то, что увидели на своей станции – оказалось совсем другим. Никогда, не до, не после, я не видела таких поездов. Если только в кино, про Индиану Джонса, например. Мы с трудом нашли наши вагончики в стороне, на запасных путях. Всего их было три или четыре, они оказались низенькими и не очень длинными, но сделанными из настоящего дерева. Удивительно – никакого пластика, алюминия, того, к чему все привыкли уже давно. Дверей в вагон тоже не было. Просто открытый тамбур, и сразу лестницы наружу. Площадка продувалась ветром, я точно знаю, потому что папа выходил туда курить, а я, понятно, увязывалась за ним, чтобы постоять там, почти на улице, но все равно продвигаясь вперед.
Внутри вагон был разделен перегородками на отсеки, там оказались обитые малиновым бархатом диваны, верхние полки отсутствовали, видимо, эти вагоны не предназначались для ночевок. Посредине стоял, именно стоял, на ножках, полированный круглый столик. И здесь дверей тоже не было, проем прикрывала тяжелая штора на массивных медных кольцах, сбоку подвязанная витым шнуром. Народу в вагоне, по буднему дню, находилось совсем мало, и мы оказались одни в своей крошечной плюшевой комнатке. Рядом с окном была привернута потемневшая от времени табличка, там сообщалось, что этот вагон сделан в 1902 году и название немецкого завода.
Когда поезд тронулся, мы увидели, что тянет его такой же старинный паровозик, тоже весь открытый, видно как кочегар подбрасывает в топку уголь, наваленный рядом высокой черной горкой. Паровозик смешно, не по-современному, свистнул, из трубы повалил черный дым, хвостом расстелившись над вагонами. Внезапно, среди привычной суеты, мы вдруг попали в такую древность, словно провалились в расщелину во времени, между тем, что было и будет.
Поезд тащился еле-еле, а колея была извилистая, изогнутая, часто поезд словно складывался пополам, и тогда из нашего окошка были видны другие вагончики, тоже с открытыми площадками, на которых стояли пассажиры. Лето в тот год было жаркое, пыльное, плавное покачивание размаривало, расслабляло. Казалось, мы попали в какой-то совсем иной мир, далекий от всего того, что окружало еще вчера. Пейзажи за окном менялись медленно, постепенно, и казались почему-то родными, знакомыми. Средняя полоса России – самое сердце, колыбель родины, там все выглядело словно на давно знакомых картинах, именно так, как всегда представлялось. Или это где-то глубоко внутри меня пробуждалась не нужная раньше генная память, унаследованная от деда. Я смотрела в окно и фантазировала, что вот сейчас, через секунду, через минуту, увижу его совсем мальчишкой, вышедшего на пустынную, залитую палящим солнцем, сельскую улицу. Интересно, как он выглядел, когда здесь жил? Я старалась запомнить как можно больше всего вокруг, чтобы обязательно потом пересказать деду, которого очень любила.
Мы передвигались так неспешно, что казалось, поезд не едет, а идет, со скоростью обычного пешехода. Пассажиры, не дожидаясь станций, выходили, кто где, прямо у деревень или в поле, и отправлялись по своим делам. Другие, наоборот, так же на ходу, забирались внутрь вагонов, чтобы ехать дальше. Некоторые даже спрыгивали, разговаривали с кем-то, кто их ждал, забирали сумки, видимо, чтобы передать их дальше, тем, кто встретит этот поезд через час-два. Мне, конечно, тоже хотелось выйти из вагона, побегать, а потом вернуться обратно. Но мама не разрешала, боялась, что поезд внезапно наберет ход, и я не успею вернуться. А папа слез, на каком-то лугу, и собрал для нас букет. Все это было непонятно, удивительно, но очень уютно: я, мама, папа, намного моложе, чем я сейчас, маленький поезд, ощущение сказки, где мы втроем заблудились, затерянности и оторванности от всего вокруг, наш собственный, маленький мир.
Уже давно прошли три часа, которые были указаны в расписании, а до Бологого было еще очень далеко. Мама начала нервничать, что опоздаем на наш скорый поезд, пусть до него и оставалось еще много времени. Мы попытались узнать у соседей, когда же будем на месте, но они не сказали ничего определенного, только, что этот маленький поезд всегда едет так – ни шатко, ни валко, у него нет расписания, всех он пропускает вперед – когда доедет, тогда и доедет, никто точно не скажет, как получится. Мама сначала расстроилась, конечно, провести сутки на вокзале, да еще со мной – трудно, а потом внутренне махнула на все рукой, все равно от нас абсолютно ничего не зависело. Наш поезд – единственное средство передвижения по этому маршруту, а даже если и имелись еще другие, искать их уже поздно, и просто не хотелось. Хотелось так плыть и плыть через лето, и ни о чем не тревожиться.
В Бологое мы добрались только минут за двадцать до своей посадки. Забравшись в купе, вновь вернулись ко всему знакомому, обыденному. Жизнь словно снова встала на привычные рельсы и понеслась дальше, в том темпе, к которому мы давно привыкли, подсовывая новые впечатления, достижения, промахи и неудачи, чтобы потом, еще нескоро, опять на миг замереть в следующем, другом, но таком же необычном, застрявшим в памяти дне.
Давно прошло, скрылось, исчезло в таких невообразимых далях, что невозможно даже поверить, что было, то душное лето, маленький смешной паровозик. Конечно, ничего уже нет, по нашему тому маршруту наверняка ездят обычные электрички, доставляя пассажиров в выбранные точки строго по расписанию. У меня самой уже взрослые дети, намного старше, чем я была тогда. Но вот уже много лет, когда у меня что-то не ладится, становится трудно, воспоминания о том дне помогают мне набраться сил, успокаивают, я мысленно снова попадаю туда, где было хорошо, меня все любили, заботились, а впереди еще было все на свете.
И сейчас, когда уже и мои дети проживают свои собственные самостоятельные жизни, где тоже случается всякое, я иногда спрашиваю себя, а есть ли у них свои, личные, такие вот воспоминания, что останутся навсегда, поддержат и укутают в любовь, которую так безоговорочно ярко и обязательно чувствуешь только в детстве? Не дадут оступиться, споткнуться, промахнуться, допустить в себя равнодушие, жестокость, злобу, эгоизм? Есть ли у них на что опереться, чтобы не потерять, не заморозить свою вечную душу? Я очень на это надеюсь, и в том числе потому, что в моей жизни, еще до того, как они родились, были вот такие дни.
|
7 
