|
БЛОГ |
|
28.10.2011 10:16:55 |
Насколько все-таки драматургия труднее прозы. Она как жесткий камень по сравнению с пластичным воском прозы. Там можно описать, причем разными способами: от себя, от «автора», от героя, причем от любого. Там возможны любые формы построения. Вплоть до пресловутого «потока сознания», который подчиняется только своему собственному внутреннему течению и никому ни в чем отчитываться не обязан. Там можно уйти в любые отступления, от лирических до философических. И там ты наедине с читателем и больше нет никого.
А шикарная возможность сказать: «он подумал, он почувствовал, ему показалось…» Его величество внутренний монолог.
А в драме во-первых, ничего нельзя ни описывать, ни выносить в отступления. Ничего. Все должно быть дано, причем исчерпывающе, в дейсвиях, поступках, реакция и (в последнюю очередь!) в репликах. Герои просто оставлены один на один со своей художественной реальностью и деться им из нее некуда. Ну прямо как в жизни! Тоже самое и автор.
А как насчет внутреннего монолога? Ну да, тут на первый взгляд попроще, к вольной прозе поближе. Монолог – неотъемлемая часть драмы, ну а то, что он никак не получится «внутренним»… Ну поговорит герой разов этак десяток «с умным человеком», подумаешь, большое дело. Ну конечно, все эти монологи, особенно когда герой в одиночестве вещает – все они, конечно, внутренние, только вслух произносятся. Но тут – опасность. Одно дело «быть или не быть», и совсем другое дело, если драматург, ничтоже сумняшеся, впихивает в монолог все то, что ему не удается выразить действием. Да, то-то и оно…
Во-вторых, в драме значительно меньше вариантов построения, композиции. А если серьезно, то все эти варианты в конечном итоге сводятся к одному–единственному, всем известному. Экспозиция, завязка – ну и так далее.
Наверное, можно сказать, что проза – как живопись, а драма – как скульптура. Или даже как архитектура. Да, вот именно. Нужно построить здание, которое будет стоять. Не завалится, не рассыплется, не провалится. Оно должно стоять. Тут самое главное – конструкция. Верная конструкция. Причем это не умозрительная, а вполне реальная конструкция. Она должна стоять и устоять на реальной земле, в поле ее реального тяготения. Под дождем, снегом и градом, в мороз и в жару. Она должна быть жесткой и, что главное, технически верной. Она рассчитана должна быть. А иначе…
Вот так же и драма. Конструкция. Причем реальная и технически верная. Иначе не устоит, обвалится.
Ну и последнее. Между текстом и зрителем (вот именно!) стоят актер и режиссер, н говоря уже о художнике, композиторе и т.д. Просто куча народу, и каждый не просто по-своему поймет, что нормально и естестенно для восприятия художественного текста – нет, каждый по-своему воплотит, по-своему пересоздаст. И хорошо еще, если этот каждый честно хочет понять драматурга. А часто ведь текст пьесы воспринимается просто как материал для самовыражения (а то и для самоутверждения!), с автором даже не спорят, его просто игнорируют. Правда, по-настоящему крепкая, техничная, архитектурная драма не очень-то позволит так с собой обращаться. И все-таки…
|
1 1253
|
|
Ирина, подпишусь под каждым словом. Особенно под последним абзацем - про материал для самовыражения и самоутверждения!
За наглядным примером не надо далеко ходить - Театр Российской Армии, спектакль "Серебряные колокольчики". Есть отличная рецензия на этот "шедевр постановки" от Бурдонского. Я спрошу позволения у автора разместить её в Вашем блоге (частично).
Но, как я знаю - Вы сами ставите свои спектакли? Или это не так?
|
Конечно, разместите, буду благодарна.
Да, я ставлю свои пьесы, но только с детьми. Конечно, и это здорово само по себе, но ведь пишу-то я не для одной-двух детских постановок. Я вообще педагог только по воле злой судьбы)))), а по сути я - простой художник.))))
|
Ирина, вот отрывок из рецензии, о которой я Вам говорила:
“Серебряные колокольчики”, или убить Ибсена.
Эпиграфом к пьесе “Серебряные колокольчики” (“Йон (Йун) Габриэль Боркман” 1896 г. Генрика Ибсена) служит цитата из Э. Хемингуэя: ”...В жизни каждого человека
звонят колокола, но, увы,
не каждый слышит их звон...”. И это главная тема постановки. Колокольчики звучат на протяжении всего спектакля в те моменты, когда, казалось бы, у героев есть возможность всё изменить. Это режиссерский ход. Даже не ход, а намеренное осмысление (переосмысление) сюжета пьесы норвежского классика. Даже не так. Это примеривание текста Ибсена режиссером к самому себе. Не только как к Мастеру, но и как к человеку реальному. Человеку со своей историей, историей слишком тесно переплетённой с историей огромной некогда страны, которая уже больше века живёт вопреки всему. И от этого “вопреки” не возникает ни гордости, ни радости, кроме обиды.
В основе сюжета пьесы лежит реальная история одного офицера, осуждённого за мошенничество, который вернувшись с каторги, стал изолировать себя от окружающих.
Ибсен намеренно приближает своих героев к реальным людям, людям, чью историю можно прочитать из газет. К людям, о чьей судьбе легко говорить ввиду её публичности. Но, конечно, внутренние мотивы и переживания осознать до конца невозможно. Именно такой материал Ибсен и берётся препарировать в своей пьесе, доводя характеры до гротескной выпуклости и однозначности. А ничто так не ставит вопросов, как однозначность.
.........
Александр Бурдонский в своём прочтении пьесы, заявляет её, как “спектакль-реквием, спектакль-некролог нашей иллюзии и наивности, спектакль - разочарование многих поколений”. Режиссёр вправе говорить о своей работе и её задачах то, что он считает правильным и нужным. Но, на мой взгляд, проблема заключается в том, что неподготовленный зритель может не понять замысла режиссёра и не выйти за рамки, которые поставил автор пьесы. Тем более, что герои и так уже слишком ярки в своём психологизме, чтобы нести на себе ещё и печать режиссёрского второго плана (подтекста). Даже если рассматривать “любовный” треугольник Боркман-Элла-Гунхильд, уже возникают вопросы. Выбор между любовью и карьерой с деньгами – не нов и понятен, но Элла и Гунхильд не просто сёстры, они – близнецы, следовательно, предпочтение одной сестры другой, не есть выбор между реальными, физическими людьми, но выбор между двумя судьбами одного человека, которые приведут его к разным финалам.
Бурдонский в своём спектакле отбрасывает этот выбор. Вернее делает его незначительным и проходящим. Для него главное - это выбор Эрхарда. А выбирать ему приходится, скажем честно, из неравных предложений: положить свою жизнь, как того хочет мать, на восстановление доброго имени семьи, продолжить утопические проекты отца, или сменить своё имя на имя тётки, и получить в наследство состояние. В “Серебряных колокольчиках” именно на моменте выбора Эрхарда и стоит главный акцент. И именно он делает из пьесы Ибсена аллегорико-биографический спектакль по жизни самого Александра Бурдонского. Спектакль-покаяние с надеждой на понимание зрителя. Но, к сожалению, зритель, не готов просматривать так глубоко в замысел режиссера. И по мне, так лучше выставить своё исподнее в “Похороните меня за плинтусом”, чем примерять на себя чужое. Тем более при условии, что Эрхард-Бурдонский, не только взял фамилию своей тетки (реальной матери), но и от возможностей, которые давало имя всё той же тётки, но теперь в лице реального деда, не отказался. Да и захоти - не смог бы, по объективным, не зависящим от него причинам.
..."
И, увы, таких экспериментов с "модернизацией" авторских сюжетов очень много, что приводит и к искажению изначального посыла, а зачастую просто опошляет авторский замысел. За последние 2 года я нередко ухожу со спектаклей(((
|
Спасибо.)))
|
|
|
|