Из дневника
Я родился на огромной пассажирско-товарной
Станции, в те годы, когда полным ходом
Шла работа по замене деревянных
Шпал на бетонные. Когда у моей матери
Начались схватки, она залезла под поезд,
Стоящий в тупике, чтобы скрыться от глаз вездесущих
Путевых обходчиков. Когда я родился,
Моя мать перекинула меня через рельс,
Поезд тронулся и перерезал пуповину.
Когда поезд уехал, мама взяла меня
На руки и отнесла в диспетчерскую, там
Влагоустойчивой тушью на моей лодыжке
Вывели порядковый номер.
Иногда на моей станции подолгу стоят локомотивы.
Прибывший сегодня мне очень понравился. Я взял
Длинную деревянную рейку, покрасил её в алый цвет,
Подбежал к тому тепловозу, выкопал в щебне небольшую
Ямку, вставил в неё рейку и сверху присыпал щебнем
В надежде что мой любимец станет больше и сильнее.
Все локомотивы такие сильные, но при этом такие
Добрые и прямолинейные до глупости.
И судьбы их фатальны. Расти, расти, мой маленький,
Скоро рельеф твоих мышц станет ещё контрастнее,
А глаза нальются ослепительным небесным светом.
Наступила ночь. Я на велосипеде рассекал по мокрой
платформе, ловил ветер. Разгонялся и пытался
расслышать его шепот. Платформа немного шла под уклон,
и я разогнался очень сильно. Впереди, метров через триста,
к ней примыкала под прямым углом другая платформа.
Я уже почти домчался до развилки платформ, и вдруг,
С примыкающей повалил милицейский батальон.
Я прижал тормозные рычаги к рукоятям руля, но это не помогло.
На свежепостеленном мокром асфальте, кажется
я разогнался ещё сильнее. Я свернул руль и полетел
с платформы прямо на рельсы. Я переворачивался
вокруг своей оси и миновал третий, четвёртый путь…
Два милиционера спрыгнули вслед за мной,
подняли меня с щебёнки, и повели вдоль путей.
Их коллеги в это время, гурьбой перелезали через высокий
железный забор станции, за которым
плескалась бурная автотрасса и по очереди растворялись в ней.
Один милиционер сказал «Ну что, пошли пробивать пенальти».
Они поставили меня между двумя вагонами,
достали откуда-то мяч и стали пытаться загнать его в мои ворота.
Они отбили мне окоченевшие руки и лодыжки, потом
Сели на старую рельсину и закурили косяк.
Я моргнул и они исчезли.
Наступило утро я шел и собирал разноцветные
Осколки для моей новой мозаики.
Женщина-электрик карабкалась по столбу.
На поясе у неё позвякивали высоковольтные предохранители.
Её волосы были неаккуратно собраны в пучок,
А задница была в два раза шире, чем талия.
Я крикнул ей «Здравствуй, любовь моя!»
Она посмотрела на меня, но вместо глаз у неё были
Две фигурные прорези, а кожа начала ржаветь.
Она оказалась андроидом.
Когда она спустилась я сорвал с неё парик
И отвел к себе домой и сделал ей
Новую кожу из разноцветных осколков бутылок.
* * *
Я помню тебя: ты жила под звездой,
Горящей в холодном объятии неба,
Любила дожди и стоять среди струй,
Расправив ладони над круглой планетой.
Не очень и круглой в пространстве ночном,
Когда ты ходила в тумане речном,
И чёрными звёздами сладкий лоховник
Рассыпан вокруг был на тонких ветвях,
На уровне щёк и на уровне рук.
Как писем прибытия ждавший полковник
Ты каждую ночь выходила к реке
В прогулки твоей заколдованный круг.
И звёзды плескались в намокшей руке,
И платье твоё растворялось в тумане:
Ты исчезала дорогою тайной.
Звезды твои остывали в песке...
Андрею Тарковскому
Так роща смотрит в небо, так земля
Мне падает на плечи (слово дремлет)
Обвязывает руки, ветру внемлет:
Вас семеро. Счастливая семья.
Моя планида. Ставят в поле крест
Отец и сын, сверкают незабудки –
Что угольки – рассыпаны. Не будет
Другой земли, хоть кажется что есть
Цветущие и влажные – за морем,
Где яхты зарываются в песок.
Осоки выпивая терпкий сок,
Что было, будет – сызнова замолим,
И долгие дожди разбудят реки.
И со смолою перемешан пот
На пальцах плотника. И он ведёт
Меня под дождь, не поднимая веки.
Alter
Сегодня болят глаза, уставшие, держат небо
Или веко, что в полдень одно и то же.
Сердце каретой въезжает в период нэпа,
В старые лица, делая их моложе.
На берегу ручьи, боятся пространства моря -
Берег зажатый воздухом и водою,
Не может отплыть, отважится, нет покоя.
Камыши кажутся лишнею бородою.
Взятый взаймы обман у хмельного слова
Даст сигаретный дым, притворясь туманом.
Я Вам скажу, что был на пути взволнован,
Чем-то напоминающим поп-программу.
Гости ушли, забрали с собой посуду,
Позже какой то тип огласил маршруты...
Сегодня нас не спасли Бермуды
От бомб спустившихся на парашютах.
Сплетённые параллели
Ты охраняла серпантин дорог.
Смотрела вдаль то в море то на горы
Пираткой от рожденья сделал Бог
Тебя, в существование которой
Не верили в посёлке. И дома
Не чувствовали ног твоих, когда ты
Взбегала вверх по лестницам одна.
И музыка отсчитывала даты.
Ты знала, что на дальних берегах
Не Турция - развалины Царьграда,
И волны держат небо на руках,
Там где гребёт ахейская армада...
Я жил в Москве, в одном из тех домов,
Что солнце освещает на восходе.
Не видел я округ из-за дымов,
Что подымались при любой погоде.
Любил тянуть кофейный кипяток,
Писать стихи с рассвета до рассвета.
Пытался сладить с тем, что между строк -
Бессмысленно и грустно было это.
Сидел, смотрел в квадратное окно,
Где много лет картина не менялась,
Но как каньона розовое дно
Она без остановки расширялась,
Как будто предвкушая тот поток...
Фантом
Ты - это фантом, ты вобрал в себя
Серый горизонт, плазменный союз.
Тонкие листы на цвета дробя
Ты попал волной в корабельный шлюз.
Ты попал волной в красный буй. Остыл
На границе сна на камнях радар.
Но рывок судьбы в полной темноте
В разреженный тыл выбросил квазар.
Принесла судьба. Свет был взаперти.
Он метался вслух молью в коробке.
Гулкий шум дождя разделил на три
Световых волны пальцы на лобке.
Проволока сна занавес рвала
И несла дома наверху волны
В алый горизонт на спине вола,
Божества не той, но другой войны...
Горизонт качнул - то твоя звезда
Что была светлей и теплей земной
В небесах других близнеца нашла,
Уравняла весь путеводный слой.
То что суждено снам не превзойти,
То что влилось в явь, приземляя дом:
Панцирь двойника на твоём пути -
Тот же горизонт, что вобрал фантом.
Странная полночь
Странная полночь под музыку замирает в точке.
Звуки отскакивают от зеркала словно мухи от лампы,
но не контузятся и довольно точно
перескакивают октавы.
Странная полночь под музыку разъединяет кванты
не то на полярности не то на гамму.
Теория поля кажется марсианкой
попавшей в Иокогаму.
Упавшая точка воска неслышно стынет
затерянным островом в океане чаши,
на котором проступало каплями имя
твоё, пропавши,
позднее, когда полночь нырнула в нишу -
в пространство, где треугольно скольжение,
где стеклянное время острым краем искало
своё продолжение
в четвёртом углу, где линии разной
длины, звуки разной длины волны,
сливаются в линии горизонта
за которой по обыкновению
разрастается завтрашний день
.
Юго-восток
В наших жилах очнётся гунн, когда нас позовёт Атилла
А. Мирзаян
Я уезжал недавно на юго-восток
к солнцу, которое горит там своим многозвёздным ликом.
Я назвал то место Нью-Москва,
как другое Новым Иерусалимом назвал патриарх Никон.
Дизель поезд мой назывался РА-2,
и в него как в метро вошла толпа,
у каждого высаживаясь столба,
освобождая места для воздуха.
И воздух был блажен, сладок и свеж,
как образованный человек без одежд
на батискафе острова.
Узкоколейка была тверда,
и была тверда слюда
на поверхности родника.
Не причиняя земле вреда
поезд двигался на юга.
Я оказался в городе, чьи дома
не похожи на те дома,
которые я видел всегда.
Знакомыми были лишь провода,
и мобильник ловил кота
без роуминга.
Здесь год назад разобрали СТЮ
(это слово набрав в строку
поисковика,
вы увидите и город и провода,
которые я лицезрел тогда)
Со мной была женщина, похожая на фонарь,
в руках она несла связку струн,
чтобы когда я натянул их на кусок весла
в моих жилах очнулся гунн.
Вокруг был праздник весны и труда,
на земле была рассыпана неизвестная руда,
в небе плющевые стада
разбегались кто куда.
Мимо проехал велосипед,
до этого он просил проезд -
молчаливый человек спешил туда,
где вишни расцвели в садах.
То, что называется красота
делилась на было, сейчас, всегда.
Дальше грохотал понтонный мост,
пустой автобус ехал и пассажиры шли обход.
В небе букеты роз
привлекали мух и стрекоз.
Адриатика
На кронах волн повисли города,
Электростанции, аэропорты,
Сверкает в них китайская слюда,
И с факелом бегущая на гребень
Гимнастка умилительна. Под ней
Гнездо свивают три лазурных птицы,
Таблица Менделеева и тел
За ними тёплых раздаются свисты.
Луна торчит — горящий срез трубы:
Вдали плывёт упавшая горелка.
На дальнем берегу видны следы,
Ушедшей до экватора Горенко.
Поскольку Адриатика свобод —
Мой храм насущный, я здесь трачу отпуск:
Волна летит, над ней летит Господь,
В руках его горящий свиток: откуп.
Война прошла как танкер под луной,
Ему кричали тонущие звёзды.
Я вышел из Земли, юнец немой,
Искал тебя для продолженья кода.
И надо мной печальной синевой
Смещались на экране фазы года.
Крутили сны мой праздничный алтарь
Я гнал их в голос в череп монастырский.
Радар вертелся словно календарь
Во времени пространстве серебристом.
Тебя нашел я — сильную, как день,
Красивую, как ночь. Родились дети.
В веснушках наша розовая дочь
Любила лазить над заливом в ветках.
Я узнавал в ней навыки людей,
И ген печали засветился в клетках.
Была она от этого теплей
И чем-то походила на фиалку.
Тобой был собран сын из синевы,
Конических грибов — и снежной паклей
Посеявши ему ряды волос
Ты положила тело на ладони.
Я то - что я не помню — произнёс
И он открыл свои глаза-иконы:
Они светились пленной синевой.
Пока мы жили там прошли конвои:
Вели в скафандрах ангелов в Сибирь
Неволи - антарктические тигры.
Я сочинял стихи об Эвридике
И время расступалось, словно пыль.
Буренье скважин, зодчество систем
Пространству веки дальности пришило
К его лицу. Мы делались сложны. —
И кровь из нас детали удалили
Как губки атлантические в них
Остались, с кровью слиты, наши души.
Однажды лунный дождь осветит день
Поярче солнца, станет небо тоньше. —
Мы ляжем на него валетом. Сны
Нам будут сниться строго по спирали.
И тел нечистых пьяные пираты
На факел византийский бросят тень
Смолой карельской: пламя темноты,
И зазвучат по берегу длинноты.
И местные животные всей стаей
На холм взберутся, первую звезду
Барсук оближет и енот сорвёт
И унесёт в нору, чтоб спрятать в Землю:
И мы друг друга больше не увидим.
И дети позабудут нас: на древе
В закат над кружевами уплывут
Два альбиноса разной высоты.
* * *
Где дальний свет двойной звездой плывёт
По серпантину на горе отходов
Химкомбината местного - полёт
Свой завершает Боинг из Охотска.
Я опоздал на поезд до Москвы,
Сижу на полустанке в Воскресенске.
И вижу, как за столиком луны
Играют в карты Бродский с Вознесенским.
Медвежьи горы
В песчаном Чернигове.
В. Соснора
Улицы зарастают дождями, что сорняками.
Е. Миронова
I
Солнце темнеет внутри засыпающей змейкой.
И к тебе... и к тебе... и к тебе... пространство бросает.
Город ложится вокруг, словно дождь весенний
В этот миг... в этот миг... в этот миг... прорастает.
Не рассказать тебе... не узнать... про твои объятья...
Ковчегом плывёт за тучами слепок молний.
А внутри... а внутри... а внутри... Словно тень распятья
Всё растёт и рушатся колокольни.
Мне тебе... мне тебе... не тебе... не скажу ни слова.
От рушашейся колокольни прикатился камень.
А вверху... а вверху... наверху... свечением Черенкова
Пронизает тело чёрный всплеск органа.
Посреди... посреди... на экваторе ниткой разум
Засверкал... засверкал... засверкал и слепит.
И теперь... и теперь... и теперь... я с тобой останусь
И везде.... и нигде... и везде... в зазеркалье степи.
И ткачи... и ткачи... надо мной ткани месят...
И ложится ткань на места черники.
И вокруг... и вокруг... и вокруг... полумесяц:
Челноком... не о ком... челноком.... Чернигов.
И земля... и земля... как мускат... как орех поспевший...
Упадёт... упадёт.. упадёт! На твоей постели.
И внутри... и внутри у меня человек опешит,
Как в гробу... как в гробу... как в гробу... оказавшись в теле.
II
Прожигает тело изнутри твой город.
Твоя тень на бегу... на бегу пропала.
Я не слышу звук: я не слышу того, кто вторит
Также как я... как я - меж ребёр коралла!
Ускользнут в воде... по воде.. у твоих подмышек...
Утопленница остановила звёзды.
И теперь... и теперь... и теперь... словно рыба дышит,
Проглатывая полые света кости.
Посмотри... посмотри... посмотри... в это небо сбоку,
Слышишь шумят прошлого кафколорки?
И едят. И едят... и едят осоку,
Выбираясь на берег у Медвежьих гор.
Север Канады... Канады твоих заплечий.
Меня превратит... превратит в статую соляную...
И я напишу... напишу... начерчу... пустоту элегий,
Словно дар, принятый за вину.
Правильные сны
Правильные сны. Тянем каучук.
Смотрим в неба синь - видим моря гладь.
Это как учить по ночам латынь,
Улетать на юг или воевать.
Говорить, молчать, рисовать кусты,
Заводить мотор, напрягая торс,
Окунув шасси в гребень пустоты.
Наблюдать вприщур, как ложится ворс.
Правильные сны. Слушаем звезду.
Слышим частоту равную себе,
Крутим рычажок, ищем только ту,
Что девицей спит в каменной избе.
Корень бытия. Правильный развод
Чертежей на всю геометрию.
Среди струй дождя я держу аккорд
Гриф зажав в кулак километрами.
Правильные сны. И клубится пар:
Выше облаков мы летим вдвоём.
Получив от звёзд радужный загар
Мы во всё подряд радугу не льём.
Верим именам. Любим карамель.
Но не можем мы вскользь определить
Как простой биплан сел на эту мель:
Два его крыла нам не разделить.
Правильные сны. Гомон берегов.
На краю моста мраморный туман.
Мы с тобой - итог каменных веков,
Что видал в своём зеркале лиман.
Плющ обвил избу миллиардом изб,
Это всё равно что ехать на вокзал
Позабыв билет, сократив буддизм
До размера двух плоскостей креста.
Путешествующей поездами
Поэтам менять фамилию, что снегам – гражданство,
Словно садовый шланг – перемещать границы.
На берег Москвы вынесено пространство,
В нём мишура, возгласы, проводницы
С лицами христианок неронских времён забытых,
Семинаристы, торговцы в турецких шубах.
И, сидя на чемодане среди толпы пюпитров,
В шашки со смертью играет ребёнок Шуберт.
С удалением от точки А пропадает голос,
Пространство высушивает волосы и ресницы.
Закат исчезает вдали как заблудший Голем,
И горло не вылечить настойкою медуницы.
Ты лихо минуешь мой городок аптечный,
На гербе которого змеи становятся червяками
И дальше по Фрейду... И узелок заплечный
До самого верха наполнен черновиками.
Наши судьбы расходятся по теореме Фалеса,
Т.е. расстоянию время прямо пропорционально.
В плацкартном вагоне затерянная поэтесса
Отождествляется с тёлками, пацанами.
И когда её окликают самаритяне
Дантов круг останавливается как заезженная пластинка.
Радио в букет связывает меридианы.
Поезд несётся. В стакане дрожит гвоздика.
Антилирика
Город, поспешно представленный нам Итакой
Ищет и не находит в себе героя.
Горит свеча и виден край листа.
И. Бродский
Мысленно: милый, милый.
- Час? Седьмой.
В кинематограф, или? -
Взрыв: "домой!"
М. Цветаева
бывшим жителям покинутых городов
Опять пишу и вижу край листа,
И знаю строки все, в каком порядке
Они стоят, их звук. Тетрадь пуста,
А стало быть нуждается в заплатке.
Увидеть ночь как близкую ладонь,
И в ней мой милый город запустелым.
Вот церковь в парке, белая как сон,
В которой жизнь как атомы кипела,
Стоит одна с забитыми дверьми.
Между ступеней вырвался подсолнух.
Здесь жизнь назад неспешно плыли мы,
Любовь как стих легла на смерти соло.
Мы шли сквозь храмы сталинских домов,
По балюстрадам вился вслед за нами
Плющей неровно дышащий покров,
Как порча по поверхности бумаги.
Машины проплывали мимо нас,
И на холме все в пробку становились.
Дышала жизнь, точь-в-точь как смерть сейчас,
Спросила ты: "домой или на фильмы?"
"Домой" - тебе поспешно отвечал,
И мы бежали под поспевшим ливнем
По длинным коридорам из зеркал
Мельчайших капель, средь ветвей оливных...
Иду по скверу среди чёрных глыб,
Плющ закрывает улицы названье.
Душа цветёт как пруд, не как Олимп,
Водою мутной занеся сверканье.
Грехи мои кувшинками стоят
Терзая небо цветом нервно желтым.
Роняют яд цикуты в воду, яд
У вод моих затвердевает в стёкла.
Пустая ночь пришла мой пруд согреть,
В провалах окон колебнулись свечи,
Которым не положено сгореть,
Как и погаснуть за границей смерти.
Но я живу, пока моя строка,
Кардиограммой рваной застит небо.
Пророс второй подсолнух и ростка
Зародыш засветился в мраке прелом.
Закрыли стены толстые алтарь,
Как будто саркофаг энергоблока
Чётвёртого реактор, дух-звонарь
Мелькает бликом приглушенным в окнах
Идущих ввысь, я в небо посмотрел
Увидел купол старый проржавелый,
Звезда мигнула, как костёр в трубе,
Зажжённый нелегалами, наверно.
И третий звук промчался снизу вверх.
И вслед за ним пробрался среди лодок
Разрушенного семени, возверг
Свой ген над твердью вновь рождённый отрок.
Венчание
Лампадным конусом подсвечена,
Сказать боюсь – освещена –
С младенцем маленькая женщина,
С царицей отождествлена.
И мы стоим в нарядах свадебных:
Ты в белом свитере, я в той
Рубашке в бархатных заплатинах,
Что твой отец носил весной.
Псалмы читаются венчальные –
Какая радость для невест!
Глядят свидетели случайные
На нас, евангелие, крест.
Стоим пред алтарём, нетканные,
И всё уже завершено.
Над золотистыми лиманами
Мигает звёздное пшено!
По свежевыпавшему крошеву
Идём сквозь город суеты.
И отлетает глина прошлого
От Ахиллесовой пяты.
Земля застроена здесь дачами
Как и в прибрежных областях.
Проводниками предназначено
Нам быть на местных поездах
До дальних зим, до самой старости.
До самой атомной войны,
Когда на нас набросят саваны
Легчайшим краешком волны.
Когда нас понесут воздушные
Потоки в белом ватном сне.
И как дымки свечей потухших мы
С тобой вплетёмся в этот снег.
Зимние элегии
1
Небольшой городок на западе Украины.
Блуждаю, не решаясь дорогу спросить по-русски,
Но всё таки нахожу кладбище заросшее боярышником и калиной,
И к могиле художника иду по дорожке узкой.
Шпили башен вдалеке возвышаются над метелью.
Душа приобретает сходство с лежалым хлебом,
Как спокойствие, положенное пред канителью
Ангелу, уснувшему перед фамильным склепом,
В котором не утихает камин, заливая мрамор.
Тишина, не веря в непогрешимость звука
Жмётся к колонне, словно в английской драме
Колонист к мавританке, что в сущности есть разлука.
2
За пазухой у зимы, разменянной на ночлеги
Жизни тесно, но по правде сказать, уютно:
Можно подолгу смотреть на бездействующие качели
И, по дороге к театру, целовать прилюдно
Какую-нибудь дамочку, лицо в капюшоне пряча,
Пока черновик превращается в пыль в кармане;
Возвращаться в отель, кофе тянуть горячий,
Свободное место в постели брызгать твоей Армани
Перед тем как лечь, не гася торшера,
Ставить будильник на следующую неделю.
И слушать, как ещё не обрушившаяся пещера
На фотографии безмолвствует пред метелью.
3
В пустой электричке возвращаясь из аэропорта,
Забываю всё: губы, ресницы, запах,
Струи волос, разбегающиеся из пробора,
Взгляд, немного косящий всегда на запад.
Мой поезд несётся по мглистому беспределью,
Пантографом зарю соскребая с меди,
И, отражаясь в востоке, я говорю с метелью,
О недолговечном чуде, о часе смерти;
Подогрев сидения не согревает спину,
Плед принесла проводница, я сижу, закутан.
Но душевный покой наступит, не когда я сгину,
Но когда тебя окончательно позабуду.
4
На славянской земле ветер пропах Европой
(Замороженной сёмгой, если сказать точнее).
Если ты голоден, то приготовь, попробуй
Приглушить запах гвоздикой, хмели-сунели.
Разложи приборы на две персоны,
Откупорь бутылку вина сухого,
Отпей полбокала, чтобы мысли в пучине сонной
Заходили в вираж как штурмовик Сухого.
Но завтра она не вытащит из-под тебя подушку,
Не поставит под раковину бутылку от Совиньона,
И ты будешь ходить по комнате, собирая душу,
Как ускользающую истину Соломона.
|
